— Я пытался убедить Кипа уйти со службы, когда родилась его дочь, — сказал Роуэн, понизив голос. — Ему не нужно было рисковать своей жизнью, когда у него было все, ради чего стоило жить. Однако его упрямство глубоко укоренилось, поэтому он остался. И я тоже. Потому что у меня дома не было жены и дочери, и потому что я считал своим долгом убедиться, чтобы он добрался до них целым и невредимым. Но у меня было нехорошее предчувствие. От которого я не мог избавиться. Что я однажды постучу в их дверь, скажу жене моего лучшего друга, что я не смог защитить его, что их дочь никогда не узнает своего отца. Но все обернулось совсем не так.
Он стиснул зубы.
— Они погибли, пока мы были на задании, — выдавил он. — Автомобильная авария. Его жена умерла сразу же. Их маленькая девочка каким-то образом продержалась три дня. Три гребаных дня. Они знали… наше начальство. Но они не смогли нас вытащить. И не стали бы. Не знаю, почему. К тому времени, как мы вернулись домой, уже были похороны.
Мое сердце болело от ужасов, через которые пришлось пройти Кипу. Потеря, от которой я даже представить себе не могла, что кто-то может оправиться. Я попыталась сопоставить это с тем Кипом, которого я знала… Всегда улыбающийся, распутный, никогда не намекающий на разрушенное прошлое.
Потом я вспомнила ту ночь, когда Роуэн ушел, сказав, что ему нужно забрать Кипа из бара. Я подумала о пьянках, которые он устраивал в одиночестве.
— Его семья — хорошие люди, — продолжил Роуэн. — Но властные. Он не мог быть рядом с ними, с воспоминаниями о нашем родном городе. Пришлось уехать. Я был более чем готов поехать с ним. Вернувшись домой, я тоже был не в самом лучшем расположении духа. Я был не тем человеком, которого моя семья знала раньше.
Я встала со своего места, чтобы свернуться калачиком в его объятиях, не в силах быть так далеко от него, слыша боль в его голосе. Мы не говорили подробно о том, что он сказал мне той ночью на парковке. О людях, которых он убил. То, что он видел. Того факта, что он сказал это, было достаточно. Произнес слова, которые, как я знала, он никому не говорил.
— Я люблю тебя, — сказала я.
Роуэн удивленно моргнул, глядя на меня, что имело смысл. Это необычное время, чтобы наконец сказать это. Но я больше не могла сдерживаться.
Я провела рукой по щетине на его щеке.
— Я люблю тебя таким, какой ты есть, — прошептала я. — Каждую отдельную частичку тебя. Мне нравится то, что ты делаешь для своих друзей. Для семьи. Мне нравится то, что ты для делаешь. меня То, что ты заставляешь меня чувствовать. Я люблю тебя.
Роуэн пристально посмотрел мне в глаза.
— Господи Иисусе, Нора, — прорычал он, поднимая нас обоих так, чтобы я оказалась в его объятиях. — Я больше не гребаный двадцатилетний парень, но ты делаешь невозможное, у меня член встает после таких слов, — он повалил меня на кровать.
Мой халат распахнулся, обнажив мое тело.
— Но такое тело… — он наклонился, чтобы раздвинуть мои ноги и обнажить мою киску. — Такая киска… — его глаза нашли мои. — И ты говоришь, что любишь меня, — он снял штаны, чтобы показать свой член, твердый и готовый. — Мне придется трахать тебя, пока ты не потеряешь сознание.
Затем он сделал именно это.
Роуэн
Не так уж часто я вставал раньше Норы. У нее был внутренний будильник, в который невозможно поверить. Энергия, драйв, которые произвели на меня чертовски сильное впечатление.
Итак, те утра, когда я просыпался, а она все еще спала в моих объятиях, зная, что я могу разбудить ее своим языком или членом, были одними из моих любимых.
Но я не делал это сразу. Я проводил время, просто глядя на нее, прослеживая очертания ее губ, веснушки, покрывающие нос. Она была самой сногсшибательной женщиной в этом гребаном мире. И, наконец, прошлой ночью она почувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы сказать, что любит меня. Я знал, что она это чувствовала. Нора не скрывала своих чувств ко мне. Она показала мне это примерно миллионом разных способов.
Но когда я услышал эти слова вслух, это было что-то другое.
В ней было что-то такое, о чем я даже не подозревал, что могу полюбить в человеке. Черт, вещи, которых я даже никогда не замечал в других людях.
Например, о том, что у нее была какая-то сумасшедшая процедура по уходу за кожей. С инструментами, камнями и ассортиментом товаров, которые, вероятно, стоили бешеных денег, потому что это была она. Ей нравилось модное дерьмо. Нравился ее распорядок дня. И мне, блять, нравилось лежать в ее постели, на ее элегантных, блять, простынях, слышать, как позвякивают ее браслеты, когда она умывается.
Но больше всего мне понравилось, как она выходила на улицу — сияющая, приятно пахнущая, с ангельским видом и свежим личиком, но с крошечным пятнышком туши под глазом. Как она держалась после всего этого дерьма, я не знал. Но я был так чертовски благодарен. Мне нравилось это маленькое пятнышко, потому что это была она. После выполнения этой долгой, причудливой рутины, полировки кожи до совершенства… у нее было маленькое пятнышко.
Мне нравилось, что она смеялась, когда спотыкалась или натыкалась на что-то — она была чертовски неуклюжей, и хотя я беспокоился, что однажды она серьезно поранится, это мне тоже нравилось. Это было ее первым побуждением. Не кричать от боли, даже если ей действительно больно. Она смеялась над собой. Потому что это она.
Даже ее дерьмовое здоровье… она беспокоится о тромбе, опухоли головного мозга, укусе коричневого паука. Я чертовски ненавидел то, что она страдала, но понимал, что именно это делало ее той, кто она есть. Я надеялся, что однажды она почувствует себя в достаточной безопасности, будет беспокоиться все меньше и меньше, но я готов принимать ее любой, черт возьми, всегда.
Я наблюдал за ней еще несколько секунд, переполненный любовью и пронзенный небольшим чувством вины. Я получил все, о чем когда-либо мечтал, но жизнь моего лучшего друга была кошмаром.
У меня внутри все сжалось при одной мысли о потере Норы.
Я бы ни за что, блять, не позволил этому случиться.
Не в силах остановиться, я прижался к ее губам.
Ее глаза медленно открылись, все еще скованные сном.
— Хэй, — прошептала она.
— Привет, — пробормотал я в ответ, моя рука опускалась к ее киске.
Она резко вдохнула, когда ее тело растворилось в моем.
А потом я начал свое утро так, как планировал начинать его всю оставшуюся жизнь… трахая свою женщину.
Эпилог
4 месяца спустя
Нора
Все закончилось свадьбой.
Не нашей, заметьте.
Роуэн меня еще не спрашивал.
Не то что бы я беспокоилась о том, что его кольцо окажется у меня на пальце. Не поймите меня неправильно, у меня чуть не закружилась голова от перспективы выйти замуж за мужчину, которого я любила. Но я никуда не торопилась. Мне это не нужно для счастья, я не разбрасывала каталоги колец по дому. Многие женщины жаждали заполучить кольцо, потому что хотели, чтобы их мужчина связал себя обязательствами. Хотели знать, что он серьезен и хочет только ее. Что у мужчин на уме будущее. Общее их будущее. Вечность.
Роуэн с самого начала ясно дал понять, что настроен серьезно и хочет только меня. Он никогда не скрывал своих чувств. И он постоянно говорил о вещах типа «навсегда».
Мы жили вместе. Вместе с собакой. Мы проводили почти все наше свободное время вместе. Он дарил мне множественные оргазмы. Ежедневно.
Брак, хотя и был захватывающей вехой в будущем, не был чем-то, что может все изменить.
Однако брак кое-что менял для других. Для двоих людей. На самом деле, это меняет все.
— Я все еще пытаюсь осмыслить, — сказала я Фионе, пока она наполняла оба наших бокала шампанским. Я не притрагивалась к своему с тех пор, как она налила первый бокал, а она почти полностью осушила бутылку в одиночку.