Так что теперь все, о чем я могла думать, это о том, что самый горячий парень на свете видит, как потеет моя грудь.
Контуры его тела начали расплываться, когда я приготовилась к полномасштабной панической атаке из-за того, что я самая большая идиотка на планете.
Уголок его рта дернулся, а в глазах, возможно, блеснуло веселье. Но у меня также могли быть галлюцинации.
— Я буду черный кофе и миндальный круассан, — невозмутимо сказал он.
— А я возьму миндальный круассан, два печенья с орехами и белым шоколадом, еще брауни, — добавил мужчина, стоящий позади него, ухмыляясь от уха до уха.
Кип. Его деловой партнер.
Кип был блондином, почти как мальчишка, более загорелым, и у него было меньше энергии, чем у Роуэна. Они не сочетались.
Я была бесконечно благодарна Кипу за то, что он напомнил мне, что в этом мире существуют и другие люди. Спасибо ему, ведь так я могу сосредоточиться на реальности.
— Хорошо, — сказала я, сосредоточившись на его дружелюбном и привлекательном, но не опасном лице.
— И латте, — продолжил он, все еще сияя блестящими глазами, переводя взгляд с меня на Роуэна. — С карамельным сиропом. И на овсяном молоке. Навынос.
Я кивнула один раз, смутно отметив, что это забавно и отчасти очаровательно, мачо-строитель заказывает латте на овсяном молоке и с карамелью.
Я раскладывала их выпечку в наши фирменные коробочки в розовую и белую полоску, уделяя особое внимание бантикам, которые завязала вокруг.
К сожалению, независимо от того, как долго я выполняла их заказы, в какой-то момент мне действительно пришлось их отдавать.
К тому времени, как я закончила, Тина уже приготовила им кофе, и руки обоих мужчин крепко сжимали наши розовые стаканчики.
Пальцы Роуэна были длинными, мужественными. До этого момента я не знала, что пальцы действительно могут быть мужественными. Эти руки выглядели бы такими большими и грубыми на фоне моей бледной кожи.
Почему я думала об этих руках на себе, можно было только догадываться.
Я встряхнулась и подтолкнула коробки через прилавок к мужчинам, не желая рисковать соприкоснуться с этими руками.
Слишком трусливая, чтобы смотреть вверх, я сосредоточилась на кассовом аппарате, постукивая по экрану дрожащими пальцами. Никто не произнес ни слова. Ну, никто в непосредственной близости. Конечно, люди в кафе разговаривали. «Florence and the Machine» пела из динамиков, насмехаясь надо мной всей своей божественной женской силой, с ее абсолютной уверенностью и сильной сексуальной энергией.
Я повернула терминал к Роуэну, поджав губы и снова опустив глаза.
В воздухе чувствовалась энергия, как будто атмосфера несла электрический заряд. Вполне возможно, что мне это померещилось… У меня очень живое воображение.
Вместо того, чтобы обратить свое внимание на терминал, как я хотела, он продолжал смотреть на меня, его глаза мерцали. Тот же самый сексуальный интерес, который звучал в его тоне несколько минут назад, просочился из потрясающих глаз.
Стоять становилось все труднее из-за дрожащих коленей. Я и не знала, что от пристального взгляда у меня могут задрожать колени. Я и не знала, что дрожь в коленях — это реальная вещь, которая случается в реальной жизни.
Я стояла, дрожа, потея и почти задыхаясь, черт возьми, из-за того, как этот мужчина смотрел на меня.
Это отличалось от тех разов, когда я раньше его обслуживала. Конечно, он был вежлив и сексуален, всегда смотрел мне в глаза, когда я набиралась смелости поднять взгляд. Но там не было ничего подобного. Не было никакого флирта.
Но опять же, раньше я тоже не болтала о Йеллоустоуне.
Тем не менее, я знала, что сейчас все по-другому.
На мгновение, ужасающее, но в то же время великолепное мгновение, я подумала, что он скажет что-то еще. Спросит меня кое о чем. О свидании. Или стать его девушкой… Как будто гребаный суровый, задумчивый альфа-самец действительно ко мне подкатит, перекинувшись парочкой фраз. Это было совершенно дико и нереалистично, но, тем не менее, я так думала.
Я затаила дыхание.
Но затем он прервал зрительный контакт, переключив свое внимание на терминал и постучав по нему, без сомнения, дал мне обещание, которое давал каждый раз.
— Еще увидимся, — пообещал он, а затем они с Кипом, который подмигнул мне, развернулись и вышли.
Не знаю, разочарована я или испытала облегчение.
Глава 3
Роуэн
— Ты попытаешь шанс? — спросил Кип, когда мы вышли из пекарни, и все мое тело напряглось, когда нас приветствовал свежий воздух. Больше не было запаха сахара с корицей… или какая там смесь дерьма, от которой у меня мышцы расслаблялись, а член вставал.
Да, я гребаный ублюдок из-за того, что возбуждался от запаха выпечки. Но технически, дело не в этом. А в женщине, которая пекла. Женщина, которая с первой гребаной встречи зажгла что-то внутри меня. И да, сначала мой член, потому что мне все еще предстояло обрести полный контроль над своими животными инстинктами. Но на нее не отреагирует только мертвый.
Она сногсшибательно великолепна.
Темно-рубиновые волосы, густые, длинные и всегда выбиваются из пучка. Персиково-кремовая кожа, которая розовела всякий раз, когда я был рядом. Веснушки, покрывающие изящный носик. Пухлые красные губы, которые любой мужчина мечтал увидеть вокруг своего члена.
Глаза острые, угловатые, поразительно зеленые. Они светились, когда у нее был хороший день. Они, блять, изменяли цвет. Звучит безумно, но это правда. Когда она счастлива, взволнована или что-то еще, они светятся ярким изумрудом. В плохие дни они были тусклыми, почти карими.
Ее тело — мечта. Изгибы, за которые можно умереть. Изгибы, которым я хотел поклоняться.
И голос. Низкий, скрипучий, но в то же время нежный. Я чувствовал вибрации в своем члене всякий раз, когда она говорила.
И сегодня, когда она начала лепетать о каком-то сериале, яблочки на ее щеках стали больше, отчего веснушки казались темнее на фоне кожи. Это мой конец.
Ее волосы падали вокруг лица, изумрудные глаза светились паникой, но это все равно вызывало у меня желание дернуть ее через прилавок и, наконец, попробовать ее губы, похожие на бутон розы.
Особенно теперь, когда на ней не было кольца от ублюдка. Теперь, когда мне не грозила опасность провести от пятнадцати до пожизненного в государственной тюрьме за убийство.
Она была моей. Независимо от того, носит она кольцо или нет. Понимаю, что это чертовски безумно, я едва знаю ее, но я чувствовал, что мы близки. Я знал, что она застенчива, что на ее лице отражались все до единой эмоции. Знал, что она легко краснеет. Что она улыбалась детям. Знал, что в конце каждого дня она жертвовала всю оставшуюся выпечку приюту для бездомных. Что она тихоня и немного бестолковая. Знал, что все, черт возьми, любили ее. Она чертово сокровище в этом городе. И знал, что она понятия не имеет, насколько великолепна.
Она никуда не выходит развлекаться… я никогда не видел ее в баре. Знал, что она почти все время проводит в своей пекарне. Которую превратила в гребаную сенсацию по всей стране.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я своему лучшему другу, когда мы забирались в грузовик.
— Чушь собачья, — ответил он, его голос был приглушен огромным куском брауни, который он откусил. За этим последовал стон, который мне действительно не следовало слышать от лучшего друга. Хотя я знал, что это не специально: нельзя съесть это, не испытав физической реакции. Я не ел сладкое. До тех пор, пока не оказался в этой пекарне три года назад.
Теперь мне снились гребаные круассаны.
Ну, во снах Нора обычно пекла их у меня на кухне, и была голой, но круассаны ведь там были.