«Ведьмой… из нас!»
Десятки подозрений, расцарапывающих Варину душу, — изумительная красота ее госпожи, ее диковинный дом, и жабы на стенах, и змея на груди, огромное богатство и некрещеный любовник — сложились в одно слово.
Варя ошалело поглядела в окно «рогатого» зала — окно залепила пурга, белоснежная, злая.
«Боже, она — ведьма! Колдунья. Она гонит пургу. Она может превратить меня в жабу. И Изида… тоже ведьма. Она же летает!»
Но и это было еще не все, словно бы кто-то свыше вознамерился довести бедную Варю до полного обморока.
— Кое-что я все-таки знаю, — сказала хозяйка. — Например, то, что ты орешь на весь дом, в то время как моя горничная подслушивает у двери.
Варенька отпрянула и упала на зад. Узорный паркет фабрики «Тайкург» больно ударил ей спину, голова закружилась, приданое в мгновенье ока стало недостижимой мечтой, равно как и свадьба, квартира за десять рублей, восьмеро детей…
Дверь распахнулась.
Варенька зажмурилась, уразумев вдруг самое-самое страшное. Каменные жабы на стенах — никто иные, как прежние слуги хозяйки, обращенные ведьмой в безмолвных тварей!
— Варя, передай шоферу, чтоб отогнал мое авто обратно в гараж. Все дела на сегодня отменяются, — сказала хозяйка. — Мы с Изидой Киевской едем… на пикник. — она усмехнулась.
А затем девушка почувствовала, как ледяные подушечки пальцев коснулись ее лба, и услышала непререкаемый голос своей госпожи:
— Забудь. Все забудь.
* * *
— … если она ничего и не вспомнит, какая разница, что я кричала?! — Изида выкрутила руль.
Ее круглощеким лицом по-прежнему безраздельно владел темный страх. И без того круглые глаза были распахнуты, как две плошки. Зрачки расширены и черны. И увидев ее в своем кабинете, в первую секунду Катерина брезгливо подумала, что в своей богемной среде поэтесса могла стать морфинисткой и прийти к ней сейчас просить денег.
Эх, лучше бы она пришла просить денег!
— Если ты будешь орать на весь Киев о том, кто мы такие, нам никакого ведьмовства не хватит. — Катя поплотнее укуталась в шубу и одернула непроглядно-густую вуаль (она не желала привлекать внимание к их тандему). — Нельзя побыстрее?
— Все не можешь привыкнуть, что машины тут медленно ездят? — примирительно перевела поэтесса разговор в иную, нейтральную, сферу.
Авто с двумя самыми прославленными дамами Киева потрусило прочь.
Даша-Изида обернулась, чтоб посмотреть на самый колдовской киевский дом, облепленный химерными чудищами: носорогами, русалками, рыбами, жабами. Дом успел облачиться в белый покров: бетонные жабы обзавелись белыми жабо и манишками.
— А знаешь, где я живу? — сочла нужным похвастать она. — В нашей Башне на Ярославовом Валу № 1! — Дашин «Руссо-Балт» бесстрашно слетел с опасно-крутой Лютеранской, столетье тому оканчивавшейся не аркой, а выездом на главную улицу Киева.
— В Башне Киевиц? — дрогнул голос Кати. — В нашей Башне?
— Ага. Только не в нашей квартире. На этаж ниже. Все пытаюсь выяснить, кто на четвертом живет, у подъезда променажу — без толку.
— Никто там не живет, — отрезала Катя. — Маша говорила: с 1895 по 1941 у Города не было Киевицы. Хранительница бросила Киев. Если бы Киевица защищала свой Город, революция никогда б не коснулась его. Но Киев бездетен.
— А мы? Мы ж Киевицы. И мы здесь, — оспорила Даша-Изида.
— Позволь тебе напомнить: мы — бывшие Киевицы. Мы были Киевицами в нашем времени. А переселившись сюда стали никем.
— Скажешь тоже, никем! — возмутилась поэтесса. Ее машина закончила спуск и, повстречавшись с Крещатиком, остановилась, чтоб пропустить трамвай.
Трамвай, как и все акции городских железных дорог, принадлежал Кате. И кинотеатр «Марго», поместившийся в доме напротив, равно как и все кинотеатры страны, принадлежал Кате. И дом, где сиял огнями «Марго», был Катиным. И доходные дома рядом с ним.
Крещатик был Катиным (за исключеньем двух-трех государственных зданий).
— Была Киевицей, а стала царицей, — бодро заметила ее собеседница. — Здесь все — твое! Это наш Город. И ты же ведьмуешь? Вон горничную как оприходовала!
— Это Маша… — неохотно сказала Катя. — Она списала заклятья из книги Киевиц. И записи остались на ее прежней квартире. Вот и все, что осталось от нашей прежней власти. Тише! Молчи, Дарья…
Поэтесса как раз открыла рот, чтоб возразить еще что-то, — и Катя быстро указала ей на регулировщика.
Киев 1917 года не должен был знать, кто они такие.