«Завтра. Я ему скажу об этом завтра».
Но никакого «завтра» у нас с Богданом не было.
Звонок с незнакомого номера раздался, как только у меня закончились пары.
— Артём Островский, — сухо представился голос из телефона. — Я бы хотел с вами поговорить. Приезжайте. Машина ждёт вас у входа.
Тот самый отец, о котором Богдан рассказывал мало и нехотя.
И я поехала, гадая, что ему от меня понадобилось. На душе нехорошо скреблись кошки. Я почему-то беспрестанно думала о вываленных в сеть роликах и фотографиях.
Островский-старший размениваться на долгие разговоры не стал.
— Сколько вы хотите за то, чтобы исчезнуть из жизни моего сына? — спросил он в лоб.
— Вы считаете, что всё покупается и продаётся? — посмотрела я на него с интересом. Наверное, именно это в нём главное: власть, сила и непробиваемая уверенность в собственной правоте. Он именно так и считал.
— Весь вопрос в цене. А всё остальное — мелочи.
И тогда в голову закралась шальная мысль. Не знаю, зачем я об этом подумала.
— Много. Я хочу очень много денег, — заявила я ему и написала сумму на листке, что лежал на столе, словно ждал меня.
Я действовала не наугад. Мой мозг мгновенно прикинул, сколько приблизительно понадобится, чтобы начать бизнес с нуля. Если в чём я была сильна, так это в умении анализировать и просчитывать все возможные варианты. Я не зря считалась лучшей студенткой на курсе.
Островский-старший завис. Качнулся, раздумывая.
— Или столько, или до свидания, — поднялась я со стула. Внутри зрел смех. Он ни за что не согласится.
С этой весёлой мыслью я вышла из его кабинета, но уйти далеко не успела: меня вернули назад.
Островский-старший торговался. Я немного ему уступила, потому что намеренно завысила цифру. В любом случае, этой суммы должно было хватить для начала. А остальное… Бодя сможет сам. У него гениальная голова и очень смелые идеи.
Естественно, никуда уходить я не собиралась. Думаю, папа простит меня, когда узнает, что я не взяла этих денег для себя. Возможно, это послужит ему уроком.
Документы мы оформляли быстро. Для таких, как Островский, особых препятствий нет. Но я ему не доверяла и, пока он не очухался, сняла все деньги со свежего счёта. Ехала домой в такси, прижимая сумку с деньгами к груди. Предвкушала, как расскажу Богдану о встрече, как вместе мы посмеёмся над вывертом его отца.
Богдан снова вернулся поздно. Усталый и потухший. Шаги его звучали глухо и как-то тяжело.
Я выскочила в коридор и наткнулась на пристальную синь его глаз.
— Зачем ты это сделала, Илон? — спросил он глухо и поморщился, словно ему было больно говорить.
— Я хотела… — начала пояснять, понимая, что, наверное, накосячила.
— Всё дело в деньгах, да? — продолжил он горько. — Ты думала, у меня они есть, а тут выяснилось, что нет, да? И тогда ты пошла к моему отцу.
Я пошла?! Да это он сам!...
Но сказать я ничего не успела: Богдан сунул мне в руки пачку фотографий, где я подписывала документы на весьма крупную сумму.
Я попала в ловушку, сама того не понимая, хотя должна была подумать, что такие акулы, как Островский, не играют с такими мелкими рыбёшками, как я. Они их попросту сжирают походя, даже не замечая.
— И эти фото в сети… Зачем? Ну сколько ты за них выручила?
Я посмотрела на Богдана испуганно. От неожиданности даже фотки выронила. Они красивым веером легли нам под ноги.
Я выручила?.. Судя по всему, кто-то доверять не научился. Поверил во весь бред, что ему в уши влили.
Стало обидно и горько. А ещё взыграло во мне ретивое, гордое, неприступное, то, что всегда работало на «ура!». Если не хочешь, чтобы все видели, как тебе больно, защищайся и никому не позволяй себя топтать ногами.
— Знаешь что, Островский, — сказала я, гордо вздёрнув подбородок, — если ты хотел найти повод, чтобы расстаться, не обязательно было трясти здесь фотографиями и обвинять меня в том, чего я не делала. Достаточно было сказать, что ты наигрался, остыл, устал, я тебе надоела.
— Да не играл я ни во что! — ударил он кулаком в стену. Так, что кровь на костяшках выступила. Лицо его исказила мука, но я сейчас была не в том состоянии, чтобы его жалеть. — Скажи мне правду. Скажи, и я поверю. Скажи, что ты не брала эти чёртовы деньги, что это фотомонтаж.
Он смотрел на меня с надеждой.
— Просто скажи — и я поверю, Илон.
А я не могла солгать.
— Я взяла эти деньги, — произнесла я, глядя ему в глаза. Сказала и ждала, что он спросит. Попробует во всём разобраться. Но у Островского — глаза побитой собаки. Он уже во всём меня обвинил, не допытываясь подробностей.