— Когда это было?
— Не знаю — точно вспомнить не смогу. Примерно без четверти четыре, я думаю. Но совершенно точно — до вечернего чая, к тому моменту мой поступок был уже обнаружен. Я намеренно неверно интерпретирую ваш вопрос, чтобы подтвердить смысл сказанного.
— Что было дальше?
— «Рецензии противоречивы». То, чего, по большому счету, и следовало ожидать. Гнев и боль. В таких случаях моментально впадаешь в немилость. Но художник не может ожидать безоблачного детства. Хотите, я налью вам еще чая со льдом? Нет? У нас была няня, которая была очень добра ко мне, но ее вскоре пришлось уволить, и тогда все немного утряслось.
— Как относились ваши родители к тому, как ваш брат делал свою художественную карьеру?
— Боже — можно подумать, вы пишете биографию моего брата. Ха-ха. Мать и отец всегда были несколько непостижимы в этом вопросе, но я думаю, что, как и все остальные, они рассматривали поделки моего брата как смешное недоразумение. Моя мать, она была в своем роде актриса, понимала природу искусства и видела, конечно же, что мне она значительно ближе. Я думаю, мама питала большое уважение к моей замкнутости в своем духовном мире, хотя, конечно, она прикладывала неимоверные усилия, чтобы никогда этого не показывать, и притворялась, что поделки Бартоломью ей нравятся, — она бывала очень тонкой и вдумчивой в этих вещах. Отец просто говорил: «Молодцы, мальчики», если кто-то из нас хоть что-то делал.
— Вы можете описать еще какой-нибудь фактор оказавший интеллектуальное влияние на ваше детство? Жизнь за границей наложила свой отпечаток?
— Еврейские мистики верят, что Бог создал человеческую расу, потому что Он любит занятные истории. Вы знали? Слова, которыми мы описываем свою внутреннюю жизнь, так грубы, не правда ли? Отпечаток, влияние, развитие. Как будто душа — это маленькая провинция на Балканах, зажатая между тремя сильными державами, которые на нее претендуют. Парижу присуща определенная текстура света, запечатленная в некоторых картинах Постава Кайботта. Стокгольм — это девственное снежное поле, где не ступала нога человека. Дублин — это запах солода, сожаления, мимолетный образ намокших опилок.
— Несмотря на эту вашу оговорку, Я все же спрошу: запомнился ли вам кто-нибудь из учителей? Другими словами, есть ли что-нибудь, что мне, как биографу, следует знать о тех, кто оказал формирующее влияние на личность вашего брата? Ведь я этого скорее всего иным путем не узнаю.
— Я так понимаю, что это вежливо-уклончивый способ спросить, где я в совершенстве овладел французским. Видите ли, был один проницательный молодой француз по имени Этьен, который несколько лет подряд навещал нас во время каникул, чаще всего в Лондоне и в Норфолке. Он быстро заметил во мне проблески гениальности и часто поддерживал меня в моей непохожести, в моей самости. Бартоломью он тоже подбадривал, но с истеричным воодушевлением, которое никого не могло обмануть: «Этот парень определенно станет величайшим скульптором со времен Микеланджело» — и все в том же духе.
— Не знаете, где бы я могла найти Этьена сейчас? — спросила Лаура, и впервые за весь разговор в ее поведении промелькнула заинтересованность. Я видел, как пульсировала жилка на ее очаровательной шее.
— Я очень рад, что могу немедленно дать вам утвердительный ответ. Этьен сейчас на кладбище Пэр-Лашез, в одном из этих отвратительных семейных мавзолеев XIX века. Его семья оказалась намного более знатной, чем мы предполагали. Французы в целом — говорливый народ, но есть в них и нежданная сдержанность. Но я подозреваю, вам это уже известно. Я не помню его фамилии, но думаю, смог бы это выяснить — Ганье, кажется.
— А что с ним случилось?
— Пчелиный укус — у бедняги Этьена была аллергия еще задолго до того, как этот недуг вошел в моду. И однажды у него, как оказалось, кончилось лекарство. Или, вернее, он сделал себе укол, потому что след от иглы у него нашли, но в организме не было и следа лекарства. Как будто шприц опустошили и заполнили чем-то другим — водой или раствором соли. Этьен носил его с собой повсюду. Нас с ним не было, когда он умер, — он уехал в Кью на целый день. Это заняло около получаса, очевидно. Умереть, я имею в виду, а не съездить в Кью. Этьен, бывало, говорил, до чего же нелепо рассматривать существо, называемое «пчелка-жужжалка», — представьте себе, как это звучало с его акцентом — как потенциально смертоносное.