Смотри, — сказал Гончаренко, — войдешь в роль, действительно глухим станешь.
Лучше глухим, чем то, что было! Чем ходить с распухшим прокушенным языком и челюстью, которая еле двигается после Вовкиной клешни!
Когда идешь? — спросил Андреич.
Завтра, — твердо решил я.
Целый день и ночь ребята поддерживали меня и давали разные советы. Я очень не хотел идти в армию, так же как и они не хотели меня отпускать.
Утром, проснувшись в шесть часов, выслушав кучу наставлений от жены и друзей и напившись зеленого чая, я мужественно к восьми часам пошел в военкомат.
Во дворе военкомата толпилась целая куча молодежи. У всех на лицах было четко написано, что в армию они не рвутся. Кого здесь только не было! Стояли кучками — дети разных сословий. Различия были очень яркими. Пьяный прапорщик выходил через каждые несколько минут неуверенным шагом из дверей и вызывал пофамильно. Я настроился и полностью вошел в образ глухого. И когда вошел, сразу понял, что это невероятно тяжело.
"Ну, — думаю, — Община дала мне для этого силы. Если все получится, — поклялся я себе, — обязательно в ближайшее время поеду к Учителю!"
Из покореженных зеленых дверей вышел пьяный прапорщик и громким хриплым голосом объявил мою фамилию. Я стоял рядом. Он прокричал раз, второй, потом, толкнув меня плечом, грозно спросил фамилию. Я ответил.
Чего стоишь? Глухой что ли?
Ага, — подтвердил я.
Гы-гы! — в ответ сказал прапорщик и подтолкнул меня к двери. Я зашел в небольшую комнату. Молоденькая медсестра приказала раздеться.
А? — спросил я, подставив ухо к ее губам.
Раздевайся, голубчик, — сказала она
Совсем? — удивился я.
До трусов. И в ту дверь. — Она указала пальцем. Комнатка была полутемная. Быстро сбросив все, в трусах и носках я зашел в дверь. Яркий свет ударил в глаза. Длинная комната, длинный стол, за которым сидело человек восемь. Они глянули на меня и ахнули. А я уставился вперед, глядя на строгую женщину, у которой округлились глаза.
Ни хрена ж себе призывник! — сказали справа, очевидно глядя на мои наколки. — И повестка есть. Третьяковская галерея?
Я хранил глухое молчание, преданно глядя на строгую женщину. А та, в свою очередь, с удивлением уставилась на меня.
Послушай, мальчик… гм м… — поправилась она, — … молодой человек, у вас повестка есть!?
Я сощурил глаза и вытянул шею в ее сторону, вспомнив, что именно так делают люди с очень слабым слухом.
А! — вдруг осенило меня. — Да-да! — Я выскользнул в раздевалку и вернулся с повесткой. — Вот! — И положил ее на стол перед женщиной.
А сколько ж тебе лет, сынок? — послышалось уже слева. Я продолжал стоять, преданно глядя на женщину.
Вы, наверное, плохо слышите? — спросила она. Я утвердительно кивнул головой.
Да, он, видно, по губам читает! — раздалось справа.
У вас зрительное восприятие звуковой речи? — спросила женщина.
Да нет! — ответил я. — Если громко, то нормально слышу.
Очевидно, женщина была главной. Она взяла какой-то бланк, недолго на нем писала, потом, перевернув, с обратной стороны поставила адрес.
Идите туда, а после — к нам.
— Спасибо! — поблагодарил я.
И, взяв бумажку, пошел одеваться.
По данному адресу я поспешил в больницу к сурдологу, понимая, что самые тяжкие испытания будут у него.
Зайдя в кабинет, я ужаснулся. За столом сидела злобная, толстая и грязная бабка.
Шо надо? — спросила она. Я молча протянул направление.
В армию не хочешь? — злобно поинтересовалась она снова.
А? — спросил я.
Сейчас ты у меня поакаешь! — хихикнула старуха. — У нас для призывников особенные проверки!
У меня мелко задрожала селезенка. "Наверное, попался!" Старуха взяла камертон, ударила по столу и ткнула его в мочку уха.
Слышишь! — рявкнула она.
Ага! — ответил я.
Старуха ударила камертоном снова и приставила к черепу над ухом.
Слышишь?
Слышу!
Где лучше?
В мозгу пронеслась мысль: "Глухой должен слышать лучше там, где чувствует вибрацию, а значит, на черепной коробке".
Второй раз лучше, — ответил я.
Ну-ну!
Кабинет был темным" полуподвальным. Глаза начали привыкать. Она встала и поманила меня пальцем к другому обшарпанному столу, на котором стоял станок, напоминающий приспособление для пыток. "Что же будет?" — лихорадочно думал я. Создалось такое впечатление, что кончится статьей за отлынивание от Советской Армии. Как мне все это надоело! Жизнь иногда казалась невозможной, осточертевшей, как зубная боль. "Неужели никогда я не смогу спокойно жить и работать?!" На душе стало уныло, как в слякотную погоду.