Я действительно благополучно прибыл прямо домой. До сих пор это кажется мистикой. Как можно проехать в нашей стране такое расстояние без документов? Хотя именно в этой стране — стране крайностей — есть такая возможность. У нас никогда особенно не интересовались полностью опустившимися «бичами» (скатившимися труболетами), а именно таковым внешне я был на первый, второй и третий взгляд.
И вот лифт трещит, своей вибрацией отдаваясь прямо в сердце. Еще несколько этажей и — моя милая, любимая, единственная мама.
В каком-то полувменяемом состоянии тянусь к звонку. Дверь мгновенно открывается… А может быть, так показалось?..
— Мама, мама, мама!.. — бросаюсь я к ней. Щелчок, хлопок, темно в глазах, и подсобный рабочий медленно, скользя спиной по стене, опускается вниз.
Не скажу, что моя мама была слабым человеком. Она, конечно, не раздавала оплеухи налево и направо. Но было бы странно, если бы сейчас этого не случилось. Обросший, худой и грязный «бич» (труболет), видно, до предела возмутил бедную женщину.
Дверь захлопнулась. Я сидел, взявшись за голову, печально усмехаясь невероятно прозаическому началу.
Раньше я не мог понять свою мать. Наши отношения всегда были совершенной загадкой. Она иногда казалась мне странной, но была удивительной женщиной.
Сейчас-то, конечно, легко рассуждать, когда знаешь, что мать по месяцу рождения — «Рыба», а по году — «Дракон». Рыба видит все по-своему сквозь толщу воды. Уж поверьте, сквозь воду — все по-другому, не так, как у остальных. Ну, а Дракон — это сила, стремление и неиссякаемая энергия.
Ох и настрадался я от этого! Моя мать успокоилась бы только тогда (а для нее это было пределом), когда я стал бы героем соцтруда. Меньшего она не желала. А мне, к сожалению, трудиться не хотелось.
Прости меня, мама, но я точно знаю, что мой бедный пала со страшной силой в тебя влюбился, вернее, в твою красоту. Он не ведал о твоей жизнестойкости, твоей ярости, твоих высоких стремлениях. Он видел только твои красивые глаза и удивительную улыбку, которая до сих пор смущает мужчин, не махнувших на себя рукой. А потом он с такой же страшной силой улепетывал (другого слова не подберешь), оставив все, начиная от носков и заканчивая единственным сыном.
Бедный папа, ну почему же в твоей жизни не встретился дедушка Ням? Тебе бы не нужно было бегать к другой женщине, послабей. И опускать глаза перед все тем же единственным сыном.
Будучи спортсменом, штангистом — человеком, побеждающим металл, — ты не смог победить маленькую, чуть больше метра пятидесяти женщину, которую безумно любил и, наверное, любишь сейчас. Почему я так говорю? Да потому что знаю один секрет мать до сих пор любит тебя. Я даже знаю почему. Потому что ей было шестнадцать, а тебе — семнадцать. И ты был первый. А это уже правильное начало. Вот только тебе никто не объяснил вовремя, что с этим делать. Каким бы там Драконом или Рыбой она ни была — это не важно. Просто ты не был ведущим. И это не твоя вина.
Вот еще одна, казалось бы, безвыходная ситуация. Но это только лишь "казалось бы". Конечно, мне легко рассуждать сейчас. Милые, родные мои, простите за то, что я так смело рассуждаю теперь. Но знайте — дети даются для испытания. Очень большой грех, если вы не ведете их в жизни. Какое там ведете! Вы их даже не понимаете-Есть старость, а есть мудрость. Старость страшна. Она сидит на скамейках, беззубая, отвратительная, шамкающая, осуждающая все, дряхло хихикающая над всеми, затхлая и ненужная. Мудрость же — спасение. Она помогает юным, молодым, малознающим; она растит, она сильная, не дряблая и не толстая. Мудрость не разлагается даже в самый последний момент и умирает со счастливой улыбкой на губах. Ох, как хочется такой мудрости!..
За дверью послышался шорох и вопль Святодуха. Я сразу пришел в себя. И вдруг понял, что я — это не я. Господи, что делать? Для всех в этом мире три года — не срок. Для окружающих никакой я не Мастер, а вторая степень какой-то там общины вообще ничего не значит. Я даже не знаю, каким языком и образами говорить мне в этой жизни. Все истинно близкое и родное, вся мудрость общины — все показалось далеким и расплывчатым. Стало одиноко и страшно…
До того, как уехать далеко, я какое-то время прожил отдельно от всех, в полуразваленной квартирке, оставшейся после бабушки. И когда мы не виделись долго с матерью, ее ярость и эмоции, поднявшись до самого верха, захлестывали меня вместе с развалюхой.