Ну? — спросила она, когда я зашел в комнату. Я пожал плечами.
Формочки чуть не сгорели, — ответил я и тут же уснул. И проснулся только на следующее утро. Мать удивленно смотрела на меня.
Что ж это ты там делаешь на сто двадцать рублей?
Охлаждаю, — спросонья сказал я.
Что охлаждаешь?
И тут я с ужасом заметил, что разговор повторяется.
— Формочки…
Какие? — спросила мать.
— Для печенья…
Для какого печенья?
И тут я понял, что это — мистика.
Которое я жру, — вдруг вырвалось у меня.
Чего? — не поняла мать.
Ну, в смысле того, которое мы едим, — исправился я.
Ну? — переспросила мать.
Ну что "ну"? — чуть не плакал я — мастер, который мечтал убедить мать в идеях Школы и который не мог рассказать даже о формочках для печенья.
Мы их охлаждаем, — повторился я.
— Чем?
Воздухом…
Понятно, — почему-то подозрительно сказала мать. — Ну, а потом?
Потом охлаждаемся мы.
Ну, а вас кто охлаждает? — улыбнулась мама.
Мы охлаждаемся естественным путем, — ответил я по заученному на курсах.
И вдруг в глазах у мамы мелькнуло что-то неуловимо знакомое, как у моего начальника. Я почувствовал, что ухватился за какую-то нить.
Ну, а ключи? — снова спросила мать. Я жалобно улыбнулся.
На вот деньги… И вот ключ Серафимыча… Смотри, он сегодня выходной. Сделаешь дубликат. Ну, а на работу ты думаешь?
Как?! Уже?! — ужаснулся я.
Через полчаса выходить.
Было полседьмого утра. Я почувствовал, что мать меня жалеет, по-моему, тоже считая, как начальник и Серафимыч, что я немного не в своем уме.
Я пошел на кухню. Сварил себе кашу, как обычно, с ложкой подсолнечного масла, вспоминая, чего мне это стоило, как тяжело было убедить мать, что я буду питаться именно так. Пока варилась каша — пил зеленый чай, который Серафимыч сокращенно называл МБК, что означало в переводе "моча больного корейца". Разбитый и больной от компрессорных вибраций, непонятый вообще никем, я с ожесточением жевал свою кашу. И вдруг ясно ощутил, что мне не нужны эти вибрации, не нужно это мучение, не нужен этот начальник, до которого я еще не дорос морально. Я прекрасно понимал: что самое большее, что я могу проесть в месяц — это двадцать рублей. Понял, что у меня огромное количество шмоток, которые моя талантливая мама уже давно перешила. И понял, что вряд ли я все это смогу сносить до конца жизни, а тем более объяснить это своей маме.
Ого! — буркнул несчастный ученик и вытер кулаком набежавшую слезу. — Что- то часто я начал рыдать. Так и вовсе превратишься в плачущего мужчину.
Но от этого дурацкого сравнения не стало легче. Это было начало безвыходного положения.
Василий Иванович, я потерял ключ, — поздоровался я с начальником.
Как? Уже? — удивленно спросил он и тут же свирепо заорал кому-то. — Давай, давай! Баллоны пора заносить!
И я вдруг понял, что со мной он говорит нежно и вкрадчиво, как с умалишенным.
Только не кричите, прошу вас, — сказал я. — Где вы найдете на сто двадцать рублей лучшего?
Это уж точно, — улыбнулся начальник. — На! — Он сунул мне в руку запечатанный новенький замок. — Компрессорная — объект серьезный, будем менять замки.
Я взял замок, запасной ключ, открыл компрессорную, не глядя на чудовище, запустил его. И, не надевая антикварные наушники, начал врезать замок, который во время обеда Василий Иванович благополучно переставил, ничего не сказав при этом.
Отработал я без приключений. Приключения начались после работы.
"Изготовляем ключи любых образцов, на любые замки советского и импортного производства", — гласила самоуверенная надпись на обшарпанной будке зеленого цвета. Я постучал, окошко открылось, и из него показалась веселая мордашка южных кровей. Я показал ключ.
Все сдэлаэм, — сказал сын гор, зажав в кулаке несколько моих рублей. Сделал он действительно все это быстро, минут за тридцать, пока я понуро сидел возле будки.
Ты гдэ? — послышалось из будки, и горец торжественно вручил мне уже два ключа. В общем, ходил я к нему пять дней подряд. И каждый раз он мне радостно объявлял: "Все сдэлаэм!" А ключ почему-то не подходил.
И однажды на работе я взял очередной ключ, который не подходил, подпилил, как чувствовал сам, и дома с удивлением обнаружил, что ключ подходит. Я чуть не обзавелся манией величия. Душа загорелась надеждой. Я даже начал представлять, что сижу в этой будке — спокойно, ничего не вибрирует — и точу ключи.
В общем, Серафимыч взялся за мое воспитание.
Чтобы не ходить так долго к сыну горных вершин — надо было дать ему всего лишь на рубль больше.