Вот до чего может додуматься человек, забыв, что он в мире не один, придумав сам себе законы, великий выдумщик.
Мне кажется, что каждый человек в детстве так или примерно так думал, поражаясь своим открытиям, и самыми загадочными, а не примитивными ему казались независимые существа. Но потом все это умирало, умирали чувства, заменяясь разумом, а рядом не было учителя, потому что становятся они редкими, как, впрочем, и катящие свой шар жуки.
Ничего. Нужно держаться. Я знаю, что это временно. Не высохнет океан любви, вновь разольется, напоит иссохшие сердца, вольет в разум ясные чувства, размоет придуманные рамки закона. И станет человек вновь подобен тому, кто его создал.
И все-таки как бы удивился учитель биологии, если бы вдруг забыл то, что знал, и увидел то, что видел я! А я хорошо помню идиотизм, который вбивал нам в голову бедный биологик. Змея лежит на берегу и, высовывая язык, имитирует им муху, вьющуюся над корягой, которую якобы изображает она же сама, а дура лягушка бежит за этой мухой и попадает ей в пасть.
Тогда я еще не видел, как охотится змея, но мне почему-то казалось, что наш биолог либо сошел с ума, либо специально все выучил неправильно. И я останавливался на третьей версии: он просто дурак, ведь только полный дурак мог обманывать такую толпу юных голов. Ведь я видел удивительные вещи, когда лягушка выходила из воды и, как-то странно заваливаясь на один бок, не прыгала, а шла с неживыми глазами, натыкаясь на маленькую голову ужа, ни с чем не путая его язык, который создан природой совсем для другого, ну уж никак не для изображения мухи. И только тогда, когда уж стискивал ее своими растянувшимися челюстями, она начинала кричать и вырываться, как бы просыпаясь от какого то непонятного сна, но все это было уже бесполезно.
Очень хотелось, чтобы учитель биологии увидел это. Не знал тогда я, что есть одна великая тайна: я увидел бы то, что видел, а он — то, о чем говорил. Два человека, глядя на одно и то же, рассказывали бы совершенно разные вещи. Вот так усердно стирали в моей голове то, что я видел, но не понимал. Стирали, убеждая, запугивая, применяя действие и разной степени наказания, меня успешно заставляли поверить в то, чего не существует, поверить в то, что проще, в то, о чем не нужно задумываться.
И казалось взрослым какая разница, как змея ест лягушку. Были деда у них поважнее. И поэтому, быстренько придумывая объяснение, взрослые занимались серьезными делами, опять что-то придумывая, простое и удобное в обращении. Было у меня подозрение, что человек не терпит непонятного и сложного, не хочет вдумываться, боится сильного и неотвратимого, а поэтому выдумывает, ложно облегчая себе жизнь. Это все похоже на дрожащего больного, который в страхе спрашивает у врача, что же с ним И врач, величественно оттопырив губы, объявляет больному, что у того нарушился обмен веществ. Больной, окончательно поникнув, бредет домой, совершенно не понимая, так же как и врач, что же такое обмен веществ. Одному нравится это загадочное сочетание слов, другого пугает. Когда-нибудь придет время, и врач будет ошеломлен, ему скажут то же самое, и он побоится спросить у коллеги, так что же все-таки означает этот загадочный "обмен веществ". Врач будет до смерти верить — может, тот, другой, хотя бы знает, что это такое.
До смешного дошли люди Мы говорим на непонятном для нас языке, но, когда натыкаемся на непостижимое, вместо того чтобы признать себя маленькими и слабыми, гордо расправляем плечи и придумываем непонятному столь же непонятные названия. Непонятным названиям мы придумываем еще названия и называем все это терминологией! Хотя остальное время говорим на родном языке. Почему мы забыли один из законов, одну из мудростей, которую поняли когда-то, на самой заре, почему забыли, что премудрый язык — язык глупцов? Когда успели забыть о живущих в мире двух сестрах — глупости и гордости? Мы гордые и скрываем свою глупость Мы глупые и не скрываем своей гордости. Примерно такие мысли занимали меня, затрагивали незначительно и умирали, ни во что не превращаясь.