"Кошмар! — мелькнуло у меня в голове — Теперь нужно еще и в завтрак, обед и ужин объявлять первую и вторую смену".
Я готов был разорвать мерзкую старушку. Спокойная жизнь закончилась.
Конечно, Иван Иванович! — с улыбкой пообещал я. — Так все и будет.
Второй раз меня вызвали через несколько дней. Сидя за столом, Аля Ханановна сияла. Мои мучения, видно, наполнили ее неиссякаемой жизненной энергией. Она даже помолодела и, как мне показалось, стала меньше трястись.
Вот что, молодой человек, — торжественно заявил директор. — Мы теперь будем объявлять, какой группе и когда идти на занятия, и у нас будет полный порядок.
И тут я понял, что нужно срочно и серьезно заболеть. Я попытался это сделать, на что мне сказали: "Ну понятно, больной. Ну и?.. Тебе что, тяжело в микрофон сказать?"
Стало понятно.
Мое положение безнадежно. Никто не считал, что я занимаюсь работой, поэтому не сочувствовали, и я совершил преступление: сломал радиорубку. Совершенно не разбираясь в аппаратуре, я взял в две руки усилитель и раз пять изо всех сил встряхнул. Это помогло.
Ты проспал подъем! — завопил преподаватель физкультуры, с грохотом залетая в мою комнату.
Нет! — торжественно и одновременно с печалью заявил я. — Аппаратура вышла из строя.
С каким наслаждением, лежа в кровати, я слышал то отдаляющиеся, то приближающиеся истерические вопли физкультурника:
Подъем, подъем, подъем! Вставайте, сволочи! Вставайте, идиоты!
Оказывается, после подъема он был главным, потому что потом в лагере торжествовала зарядка.
Он был противный мужик, и я радовался его проблемам.
Я блаженствовал на пляже, хотя душа и трепетала от мысли, что бабушка найдет какого-нибудь специалиста и усилитель починят. Но специалист не находился, и бедная Аля Ханановна (студенты еще называли ее Халявовна, и она откликалась — вот до чего довела третья пенсия) хирела на глазах. Старушка никак не могла найти способа «покушать» меня. Очевидно, я был вкусный, и из мерзкой старушки начал сыпаться песок.
Я блаженствовал под июльским солнцем, подставляя ему все места, которые только мог. Любовался девочками, бегающими по пляжу в том, что они называли купальниками. Малюсенькие лоскутики не закрывали ничего, и от этого по телу разливалась сладкая истома. Там же, на пляже, был у меня один интересный случай. Однажды, искупавшись, я вышел из реки и увидел двух молодых людей, которые что-то сосредоточенно изучали на песке. До меня вдруг дошло, что изучают они мои следы… Конечно, следы у меня были уникальные. Благодаря им меня пощадила Советская Армия. С этим дефектом в нее не брали. Я подошел к ребятам со спины. Один умник тыкал свежесломанной веточкой в мой след. Конечно, он был интересный. Казалось, что прошел человек в странной обуви. На всю стопу была как бы надета дощечка. Абсолютно прямая, без малейших вмятин. А там, где должны были быть пальцы, она заканчивалась, и они четко отпечатывались на песке. Это было плоскостопие в самой законченной степени. Я присел рядом и стал слушать.
Смотри! — радостно проговорил один другому. — Вот и вся тебе теория. Вот это и есть соединение с практикой. Представь себе этого человека: очень короткие кривые ноги, массивный корпус, чрезмерно длинные руки. Какой блестящий пример происхождения человека! Ему, наверное, даже сейчас легче лазить по деревьям.
Предельная волосатость, — подсказал другой.
Да-да, — кивнул его напарник.
Как бы я хотел посмотреть на него, — мечтательно произнес один из них. — Какое должно быть лицо, оно наверняка соответствует всему этому…
Да, обязано соответствовать: приплюснутый нос, вдавленные виски… Великая наука, — обратился один к другому, — а ты говоришь… Что там кость. Тут по следу можно определить все — от и до.
Ребята, вы кто? — не выдержал я.
Антропологи, — гордо произнес один из них.
Двоечники, — злорадно прошипел я, натыкав им целую кучу своих свежих следов.
На них, обалдевших, было смешно смотреть. Мне даже стало их жаль.
Я мог бы хамить бесконечно, но тут заметил ее. Опять худенькая, дрожащая от нежности, так показалось.
Как зовут тебя? — спросил я с сердцем, замирающим от восторга.
Ира, — просто ответила она.
Знаешь, Ира, — устало попросил я, — если можешь, очень прошу тебя, влюбись в меня. Мне тяжело и одиноко.
Поверх чудесного, крошечного тоненького носика на меня смотрели удивленно хлопая, глаза, отливающие небесным перламутром.
Кто ты? — спросила она.