Налить мастеру… и мне!
Что было делать? Много времени не нужно, чтобы понять эти наезды на природу. Приезжавшему начальству было глубоко плевать на лес, рыжики и рядовки, на синекрылых зимородков. Оно в них иногда попадало из двустволок. Это были начальники — милиции, шахт, гастрономов. Безжалостно стреляли во все, что могли: в фонари, в кур, в стремительных стрижей, в хохлатых удодов. Начальники… я почувствовал: они могут выстрелить туда, куда хотят. Это снова затянуло меня безумным вихрем, водоворотом ненависти. Снова у меня появилась безжалостность ко всему живому. Начальство тоже создала Природа, но я его начал ненавидеть
Жену и меня зауважали. За что? За сломанный кулаком забор. За то, что я мог легко свалить молодого крепкого быка на спину. Откуда им было знать, как что просто? Всего лишь техника. Обалдевшая орущая толпа окружала меня, любуясь, как казалось ей, невероятным. Я хватал быка за рога и с силой начинал поворачивать голову в правую сторону. Он сопротивлялся в обратную. После чего я резко поворачивал влево. И животное, не ожидая этого, легко валилось на спину, задрав четыре ноги вверх.
Начальственная пьянь была в восторге. Потом я себя ощутил еще сильнее и решил промчаться на одной из совершенно одичавших лошадей, которые независимо паслись целыми днями по бесконечному лесу. Наклоняя голову, они сами заходили в небольшой сарайчик.
Пьяные пары безжалостно обволакивали мои мозги. Демоны их терзали, настраивая на новые подвиги.
Белый конь, бывший чемпион, который по старости покрылся «гречкой» и перекочевал в лесничество, был избран моей жертвой. Я дождался, когда он проходил мимо забора, и, оттолкнувшись от бревен, сиганул ему на спину. Какая жесткая, крепкая грива! Белый кинулся со всех ног в сарай. Ворота были невысокие, мне могло снести голову. Видно, было еще не время. Толпа визжала. Я завис на раме ворот, а конь заскочил в свое стойло Жена, улыбнувшись сквозь слезы, удивилась, что я еще живой.
Алкоголь, самовлюбленность окутали меня. Община с Учителем лишь иногда выплывали из тумана перед невидящими глазами, растворяясь в лесных травах, источающих дурманящий аромат. Не мог я понять, чего хочет этот черный лебедь, которого прошлой зимой выходил самый старый егерь, почему он шипит на стоящую белую цаплю. Лебедь подплывал, шипел, отплывал и снова шипел.
Однажды, сидя на желтом песке, ощутил, что круглое озеро, белая цапля, черный лебедь похожи на мою безумную душу, которая запуталась в сосновых волнах зеленого леса, то ли этого, то ли дальневосточного Алкоголь высвечивал круглое озеро, безжалостно запутав меня. Кто же ты, белая, и кто он, черный, и где она, золотая община?
Что делать мне. Учитель, как бежать к тебе, сквозь что прорываться? Где собрать силы, как пробить эту стену? Меня замуровала толпа, восхваляющая, наглая и пьяная, замуровала жена своей искренней любовью. Как мне прорваться? Куда я попал? Пес облизывал мое лицо, глядя человеческими глазами. Плакала жена, понимающая меня, но пока ничего не дающая, кроме любви и сострадания. Хотелось кричать:
"Спасите меня!" Кто спасет меня?
Я убегал от мыслей, разжигая огромные костры. Так разжигали в общине. Молился, рыдал и вновь возвращался к пьяной толпе, которая доходила до безумия, бегая голышом вокруг озера.
Белая цапля не спорила в дни сумасшествия Она улетала с черным лебедем. Становясь родными, они парили над сосновыми волнами, вдали от человеческой глупости.
"Кто же я?" — мучил меня вопрос. Как жестоко оставила мне мою боль община — выбросила! А я думал, что живу…
Мы с женой уходили к дальним озерам. Рядом бежал черный пес. Он удивлялся всему. А я завидовал ему. Я часто падал на колени, рвал куски мха, падал в заболоченные озера, обдавая их запахами перегара, не понимая своего безумия. "Что со мной?" — вскакивая по ночам, кого-то спрашивал я.
Черный пес слизывал с лица грязь. Жена, плача, целовала мои глаза.
Я тебя испугался, страшный мир, но жить нужно было в тебе.
Как же жить, чтобы не было больно? Если в Доме охотника меня ждала толпа женщин, которые почему-то желали быть ранеными птицами, раненными в кровь, изодранными в клочья. Интересно, что они чувствовали? Откуда мне знать? Они понимали только одно: то, что видели перед собой. Я был ранимым. Научился любить, но не научился делать больно. Милые мои, кусать локти — это так просто. Поверьте, можно легко укусить себя за сердце. И я кусал себя. Зачем вы любили меня так? Что сделал я вам? Вы хотели детей? Но вы же боялись их иметь. Так чего же вы хотели? Хотели меня? А кто я для вас? Я — чудовище, не дающее детей. Мне вдоволь хватало самого себя, и не дай Бог сотворить такого же. Это противно! Так что же вы хотели, завывая, утопая в сене, проваливаясь в душистые сухие травы? Ох этот сеновал. Это был кусок ада, где карали тех, кто хотел, и тех, кого хотели.