Обычный палач. Насколько проще было взять огромный топор, торчащий в колоде возле крыльца, и ударить в эту густую седину! Зачем она связала жизнь со мной? И вправе ли был я идти по жизни с женщиной
Бедный, бедный, — повторяла жена, перебирая мои волосы. — Что же это с тобой? — шептала она. — Как нам бороться против этого? Где взять силы? Ведь ты, любимый, хороший, ты не виноват, я знаю, но кто же виноват? — снова спрашивала она
Я видел, ей хочется кого-то обвинить, но только не меня.
Но я ведь действительно не виноват, — сквозь слезы причитал странный муж, обнимая жену. — Я буду бороться с этим, клянусь тебе!
"Как же смотрю я ей в глаза! А как посмотрю в глаза Учителю?" — терзали меня мысли. "Не будь таким", — говорил я себе. Казалось, что, если я одержу победу над этим безумием, лебедь подплывет ко мне, цапля подойдет — и мы поймем друг друга. Я был уверен, что они заговорят со мной, ведь я уничтожу зло. Меня поймет даже мой белый конь, а черное чудовище заглянет в глаза и тихо скажет что-нибудь необыкновенно доброе. А седина жены исчезнет навсегда. Я, рыдая, обнимал ноги своей жены.
Милый мой, — шептала она. — Не будет тебе спокойствия никогда. А я постараюсь выжить, — обещала она. — Я постараюсь не обижать и не ревновать тебя.
Но боль со злобой иногда смешивались в ее черных глазах и пальцы впивались в мои волосы. Почему я не сошел с ума? Почему я не седой, как лабораторная крыса Зачем мне столько сил, которые терзают ее, ту, которую люблю больше всех?
Пощади меня, — кричал я по ночам, обращаясь неизвестно к кому — Пощади меня.
Я падал с кровати, ударяясь о стулья и жесткий пол. Казалось, не выберемся мы с женой из этой силы, которая так жестоко закружила нас
Успокойся, — гладила она меня по голове. — Тебе еще долго не выбраться
Разреши мне рассказать тебе все, — умолял я.
Если станет легче конечно, милый. Спи, родной, у тебя завтра трудный день
Она всматривалась в мое лицо, с удивлением пожимая плечами и качая головой.
"Как больно мне!" — мерещились слова сквозь сон, и я просыпался от раскаленной слезы, падающей мне на лицо. Я чувствовал, что кто-то из нас не выдержит этой боли. Но я был трусом, боялся спросить, приходит ли к ней изредка, как ко мне, радость понимания окружающего. А вдруг не приходит!? Если нет, я сразу умру.
"Не обманывай себя, — кто-то шептал мне по ночам — Не понимание, не Школа дает тебе радость, это любовь ее дает тебе прощение, и будет она скоро полностью седой, со страшными глазами. Все это будет переходить в безумие. На какое то время, ненадолго, на час, на два, на день она будет уходить из вашего дома. Не отпускай ее. Она тебя будет ненавидеть. Если ты отпустишь, будет она брести в пустынном городе, не замечая ничего на своем пути. Она будет люто ненавидеть тебя. А потом, отойдя от нахлынувшей тьмы, с птичьим криком боли будет бежать обратно к тебе, не разбирая дороги. Она может легко погибнуть на бегу, потому что ничего не будет видеть, кроме твоих виноватых глаз, глаз избитой собаки.
Не отпускай ее от себя, когда она ненавидит тебя. Люби ее в этот миг, в этой ненависти, падай в ноги, хватай за руки, целуй, ведь это она разрывала твои боль и страх пополам, впитывая большую часть в себя. Она — женщина, которая любит. Она видит твою боль, отчаяние и хочет вобрать все в себя, но все это не вмещается в ней, разрывает ее мозг и грудь. Она ненавидит не тебя — в слепых глазах, если ты захочешь, можешь увидеть ненависть только к тому, что терзает тебя. Пройдет время, и она, твой единственный и самый близкий друг, будет снова с тобой.
Вот что тебе подарил Создатель. Он подарил спасение. Ты можешь разделить свои страх и боль. Она чувствует, что ты к чему-то стремишься. Она верит в твою победу больше, чем ты, верит в силы, верит в знание и красоту, но ей ничего этого не нужно, ей нужен только ты. Все остальное — тяжесть, которую нужно нести. И если ты жив, то жив благодаря ей. Она, как мать, дала тебе жизнь Мужу своему, целителю, сумасшедшему Мастеру и своему ребенку, который спасает мир, не умея спасти себя и любовь"
Засыпал я на своей узенькой кровати, и через пропасть, в которой стояла тумбочка, не видел жены. Дом охотника был приличным домом. Пузатая полированная тумбочка отгораживала нас друг от друга. "Надо спать, — говорил я себе, — ведь завтра утро Нужно проснуться и ощутить жизнь не такой, какой она была вчера, а по-новому, радостно"
Новое утро я назвал "утром после Губина" Было понятно, какой переполох произошел там. Прилизав волосы и протерев глаза, в егерских штанах и еще в какой то жуткой безрукавке я вышел на солнце Настроение было паршивое В этом состоянии я легко мог загрызть целую группу первокурсников.