Участковый говорил без намеков, при этом нагло улыбаясь:
Ну что, дружок? Ты ж не врач. Я потупился и пожал плечами.
Да и людей к тебе ходит ого-го! В общем, делиться надо, — нахально улыбаясь, сказал участковый.
Чем? — спросил я.
Тугриками! — заржали они втроем.
Но ведь у меня нет.
Стало ясно, что это начало конца.
Подумай, — посоветовали они. — Завтра днем приедем. И две помятые дворняжки мелко затрусили за уходящим участковым.
Да, — буркнул я, — а ведь один из них — вчерашний мужичок!
— Который? — с судорожным вздохом спросила Татьяна.
Да один из двух.
Лежа с закрытыми глазами, я думал о том, что будет дальше.
Жена сидела надо мной. Она не все понимала, ведь ей было только шестнадцать.
Четырнадцать ноль-ноль. Дверь открылась без стука.
Ну что? — спросила наглая морда в милицейских погонах.
Нет у меня ничего, — сказал я, открыв глаза.
Тогда пошли.
Сопротивляться было бесполезно, я знал. Дверцы «газика» захлопнулись за мной. Может, кто-нибудь и не поверит, но это было начало восьмидесятых. В отделении мне дали прочесть чудо-бумагу, где обвиняли в страшных злодеяниях, как сказал участковый, "за жадность".
Статьи двести шестая, часть третья, и сто сорок пятая, часть вторая.
Даже не хочется пересказывать этот бред. Статьи тяжелые, по ним сажали сразу на усиленный режим.
Но мне повезло, как объяснили веселые дяди. Жертв не было, то есть пострадавших. Граната, которую я бросил, взорвалась, все, что надо, загорелось. Это ж просто чудо: люди в это время вышли!
В тот момент я ощутил, что такое закон в руках дебилов. Когда сказал, что не подпишу, меня схватили за руки, потащили в какой-то кабинет.
— Смотри, его тоже уговаривают, — объяснили мне. Парнишку младше меня держали за руки откормленные дебилы, а еще один надевал на голову толстый целлофановый кулек. Я подписал все. Это не сила победила силу — это рваная стерва безжалостно сдавила своими кривыми лапами.
Испытание, расплата за все. Ужас накрыл своим черным крылом. Не буду много рассуждать, но это было именно так.
Я потом встретил этого парнишку в лагере. Нужно было найти убийцу отца прокурора. Его кто-то ударил в темном переулке кирпичом. Поймали хулигана, и он все подписал. Если вы не знаете, что такое задыхаться, а потом вдруг дают один глоток воздуха — не два, не три — один, и ты снова задыхаешься… Сперва я это увидел, а потом испытал и сам. Подпишешь все!
Когда на суде меня обвиняли во всех смертных грехах, стало весело. Я признался во всем. Потом спросили, не скрываю ли еще что-нибудь. И, глядя на рыдающую жену, глядя на мать и друзей, я вдруг улыбнулся и честно признался, что смерть Рамзеса II полностью лежит на моей совести. После чего прокурор долго шипел на меня и гневно стрелял глазами.
ГЛАВА 14
Этот суд состоялся через десять месяцев после того, как меня всем РОВД уговаривали подписать бумагу. Десять месяцев в тюрьме — без солнечного света, на мерзкой баланде, не зная, какой срок тебе дадут. Десять месяцев мой следователь расследовал сверхсложное дело. Десять месяцев в полутемной камере я наблюдал за такими же несчастными и ожидающими, беснующимися от собственного ничтожества, издевающимися над слабыми. Когда издеваешься над другим, своя собственная боль и страх становятся более невесомыми, менее ощутимыми. Когда прекращаешь издеваться, все это снова обрушивается с непостижимой силой.
Вся камера — семьдесят пять человек — с нетерпением ждала какую-нибудь новую жертву, какого-нибудь перепуганного маленького дрожащего человечка, чья умственная недоразвитость сразу же бросалась в глаза. Ошибиться нельзя, у них дрожали руки, от испуга тряслась голова, сумасшедший взгляд бегал по сторонам. Это были больные извращенцы, которые либо насиловали, либо уговаривали своих собственных детей. Вся камера ждала развлечения. За них не будет мучить совесть — успокаивали себя подследственные.
А какой преступный извращенец мог бросить их в общую камеру, где было семьдесят пять якобы людей?! На них набрасывались с радостным воем, сразу узнавая, что именно сделали они
Каким же должно быть общество, если оно не разобралось, что делать с больными и недоразвитыми извращенцами? Сажайте их на электрический стул, вешайте, расстреливайте, закапывайте живьем, если хотите! Но бросать в общие камеры на невероятные издевательства, на расправу тем, которые себя считают более достойными, тем, которые якобы мстят за детей…
Бред! Тяжело понять, чья это вина и почему они стали такими Но не дай Бог посмотреть, как издеваются над ними, делая изуродованными педерастами! Да, у тех, кто что делает, есть оправдание: они не такие. Тех, кто мажет их пайку хлеба дерьмом из параши, — они не такие. Те, которые протягивают им кружку с мочой вместо чая, оправдывают себя: мы не такие.