Я иногда пугаюсь зародившейся в ней жестокости, делаю вид, что ничего не случилось.
Ну и что, — отвечаю я. — Ведь тебя не покалечил. Поверь мне, это нужное испытание.
Еще жена часто вспоминает, как пыталась давать взятку то одному, то другому, так толком и не поняв, кому же нужно ее давать. Она не верила нашему правосудию после следователя, но была удивлена тем, что никто не хотел брать деньги, даже самый жадный, наглый не осмелился взять деньги у почти ребенка. Взять не взяли, но и помочь не помогли. Она страдает до сих пор от того, что не смогла меня вытащить сразу, ведь я был невиновен.
ГЛАВА 15
И вот наконец приехал я в зону. Снова дула автоматов, черных, но уже не таких страшных.
Человек быстро привыкает. Заборы, заборы и заборы. Мир заборов, крепких, очень высоких, с колючими волнами наверху.
И сразу кровавый концерт. Зоновская «женщина». На зоне не бывает женщин. Мужчина? Нет, просто мужского пола. Оно уснуло в углу длинной и вонючей параши, вовремя не вычистив ее руками. Так всем казалось веселей. Лопаты стояли в углу. Вот ими его и били. Все хохотали, потом выбегали из большого, на сто человек барака, все новые и новые, посмотреть на этот кровавый концерт. Его били совковыми лопатами по спине, ниже, по голове, били безжалостно, не спеша, с размаху, он кричал и кричал, карабкался на железный забор, потом повис на острой бахроме. Путанка, тебя боятся все, а он повис. Застрял и так провисел три дня, никому не нужный. Два дня прокричал. Не знаю, чей это был голос — не человека и не животного, одно из самых страшных зрелищ в жизни. А все смеялись или делали вид, что смеются, выходили из барака и смеялись, заходили снова. Морды — испуганные, и бегающие глаза.
Вот так началось. Здравствуй, моя зона! Сжатая в три тысячи человек Страна Советов. Большая длинная одноэтажная хата. По бокам — по две кровати, одна поставленная на другую.
После кровавого концерта нас посчитали и разложили по верхним нарам. Это все называлось этапкой. На этапке жили месяц-два. С нее распределяли по отрядам в другие бараки, тоже окруженные решеткой.
Кто-то дернул за руку. Я открыл глаза. Рядом стояло четыре человека, вернее, четыре головы, которые я увидел со своей верхней нары.
Пойдем, — сказал один из них.
Ни о чем не спрашивая, я вышел из барака. Меня подвели к каптерке — маленькому сарайчику, сваренному из металлических листов, без окон, но с дверьми. Я зашел в этот бункер с одним. Он закрыл дверь изнутри, это было его ошибкой. Пошарив в кармане, лысое наглое существо (Кто же знал, что он мучается в этой концентрации уже десять лет? Он был блатной, а я — никто. До сих пор не пойму, чем я им так понравился.) из своего кармана бросило в меня горстью леденцов. Я стоял, ничего не понимая.
Держи, зайчик, — прошепелявил ЗеКа. И только тут я понял все. Бил без жалости. Тумбочка, стол, полочки — все было вдребезги разбито его головой.
Я понял, — верещал несостоявшийся любовник, — понял все. Коптерка дрожала, как барабан.
Ну, кто еще секса хочет? — спросил я, выбрасывая его через дверь. Можно было идти спокойно спать дальше. Стало ясно, что теперь меня трогать не будут. Но утром по справедливым зоновским законам я получил свой второй в жизни карцер. После штрафного изолятора на этапке жить стало невозможно, и я понял — любым способом нужно что-то придумать.
Все бараки были окружены локалкой. На сваях возле этих заборов стояли будки, в которых зимой холодно, а летом нестерпимо жарко. Там сидели «калитчики», которые нажимали на кнопки, щелкая электрическими замками, иначе не зайдешь и не выйдешь. Открывали они только «пастухам» в милицейской форме, да и еще всяким "подпаскам".
Я бродил, озверевший, по локалке и чувствовал: меня скоро так прессонут, что гостеприимная санчасть откроет передо мной металлические ворота. Пораскинув мозгами, я решил действовать. Несколько раз замечал: «калитчики» то в одном, то в другом месте покорно нажимают на кнопки, щелкая замками при виде какого-то непонятного человека, который им небрежно кивает.
Он был явно не из ментов и не из вольных, одет странно: ЗеКа, а в дорогом спортивном костюме, и вместо тяжелых ботинок — мягкие тапочки.
Братуха, слышь, земеля, подойди, — позвал я его на уродливом получеловеческом языке. Он подошел, удивленно подняв брови.
И шо там?
Дело есть. Я, понимаешь, на воле всю жизнь занимался каратэ. Сходи к пахану и скажи, что у меня есть план, как уйти в побег. Он с трудом подавил смех, приняв очень серьезный вид.
Принято, — таинственно шепнул он, — сейчас приду. И ускользнул в глубину локалок. Я сразу представил, как он ржет, рассказывая какому-нибудь серьезному блатюку, что появился новый клоун и назревает веселое развлечение. Долго он не задержался.