Пошли, — «калитчик» покорно щелкнул замком. — Пахан ждет, — делая жутко серьезный вид, он бросил по дороге.
Мы зашли в следующую локалку, и вот тут, зайдя в очередной барак, я действительно удивился. Он был ненамного меньше половины перегорожен. На веревке под потолком плотной стеной до пола висели одеяла. "Странный занавес", — подумал я. Мы с новым приятелем зашли в прореху. Моим глазам предстали три кровати, сдвинутые вместе. Получалось довольно таки шикарное ложе. На них вместо сеток лежал большой деревянный щит. Стены были обклеены цветными плакатами, из магнитофона тихо лилась ненавязчивая музыка. На кроватях сидел человек достаточно пожилого возраста. У него на лице было очень серьезное выражение, которое он старался сделать еще серьезнее.
Садись, братуха, — сказал он мне, указывая на место возле себя — Понимаешь, — добавил он, — я давно хочу свалить на свободу. Вот только такого, как ты, подходящего, не было. Рассказывай, — он хлопнул рукой по колену.
А ты точно пахан? — серьезно спросил я.
Гуня, подтверди, — он обратился к моему новому знакомому.
Еще бы, век свободы не видать, — замахал тот руками. Комедия была невероятная.
Ну тогда ты его выгони. А то очень серьезный разговор.
Уйди, Гунька! — Ну? — снова спросил он, когда тот вышел. Ему не терпелось повалять дурака. Я понимаю, конечно, было скучно.
Как тебя зовут? — без перехода спросил я.
А что? — удивился он.
А то, — ответил я, присев рядом, — что устал я от этих дебилов. Надо же было хоть как то попасть к нормальному человеку. Что ж, мне от скуки подыхать на этой этапке? И так уже замучился.
Я понял, что рассмешил его даже больше, чем хотел. Он хохотал, как ребенок. Лупя руками по кровати, которая гудела на весь барак.
Саня, — протянул он мне руку, насмеявшись вдоволь.
Сергей, — ответил я.
— Ну ты, братишка, и даешь! Эй, Гунька, — заорал он. Гунька влетел с серьезным лицом, готовый выполнить любое приказание. Саня увесисто хлопнул его ладонью по шее, от чего тот аж согнулся.
Ах ты, рожа, — сказал он — Ты что, нормального человека увидеть не можешь, тупица?!
Батя, батя, — завизжал тот. — Да я.
Пошел вон!
И Гунька вылетел стрелой.
Что за кадр? — спросил я, кивнул в его сторону.
Да, — Саня махнул рукой, — шерсть поганая.
Это как? — не понял я.
Да это петушня, лезущая в блатоту, — объяснил мой новый знакомый.
Да, — протянул я, — очень понятно.
Ничего, — ответил мой новый друг. — Я вижу, что тебе это не нужно. Тем более, у меня будет теперь возможность поговорить на нормальном языке. Ну что. Серый, как там на воле? — тоскливо вздохнул он — Расскажи Я ведь тут двенадцать лет чаи гоняю.
Интересного было много. Приходили старые ЗеКа.
Сколько же тебе до воли? — спрашивали они
Да вот, три года осталось, — опуская глаза, говорил я Удивлялись, смотрели как на диковинку. Ведь у них было восемь, девять, десять, пятнадцать. Они просили, чтоб я рассказывал.
Да что рассказывать. Бросил я своему врагу бомбу в окно. Да он, зараза, вышел в это время из комнаты.
Не говорить же им, что сижу вообще ни за что. Кто поверит? Многих встречал. Три тысячи человек на крошечном пятачке. Очень повезло мне с этим Саней. Прожил я легкую жизнь На работу не ходил, менты не трогали, действительно повезло. От голода не умирал. Попробуйте прожить с утра — тарелка каши без жира, кусок хлеба, днем — вода с капустой и опять пустая каша, с чаем без сахара, едва желтого цвета. А вечером — кусок гнилой селедки и вообще непонятная баланда. Хлеб мокрый, спецвыпечка, и очень много тмина. Тмин — это прекрасное лекарство, вот только есть этот хлеб почти никто не мог. А бросают его туда, видно, для того, чтобы не гнил.
На кухне, оказывается, много чего было. И даже мясо. Все это продавалось с черного хода. Из «амбразур» столовой выходила только мерзкая еда. Почему «амбразуры»? Потому что ЗеКа бросались с тарелками на них грудью. Им, наверное, тоже было некуда деваться, как и Саше Матросову. «Амбразуры» были с решками, за которыми стояли с толстыми мордами повара из тех же ЗеКа. Они любили плескать кипятком через эти решки на голодных, толкающихся людей. От такой пищи падали даже здоровенные мужики. Холод и голод их делал похожими на дворовых собак. Забыл покормить хозяин — вот и упал непородистый паршивый пес. Они не умели «крутиться», «шустрить», «вышивать» и «сдавать». А если и умели, то не хотели, потому что дома ждали семьи, измученные жены, дети. Они верили в досрочное освобождение и паха ли как проклятые, падая от слабости. А если нарушение, то какие льготы!