Раскаяние — это сокрытие. Полное раскаяние — полное сокрытие. Кто словами раскаялся после содеянного, тот попытался скрыть содеянное. А скрывают только черное, светлое — отдают. Истинное раскаяние — это деяние.
Юнг упал на колени, протянув перед собой правую руку. Губы его дрожали. И тут я до конца понял значение этикета: он отдавал руку Учителю. Община все так же стояла в оцепенении.
Встань, — продолжал Ням, — у нас не так много времени. Его нужно учить. — Он кивнул в мою сторону. — Из рук в руки.
Потом, повернувшись, внимательно заглянул в меня. И вот тут у меня впервые появилось чувство, о котором мне рассказывал Юнг. Не просто догадка или какое-то предчувствие, а четкое, всепоглощающее чувство, буквально ощутимое, даже зримое каким- то странным внутренним зрением. Это чувство было сырым и только-только рождалось. В это же мгновение я ощутил, что принадлежу Школе. Принадлежу целиком и полностью двум великим людям.
Я попытаюсь описать это состояние, которое появилось внутри меня и с этого мгновения начало расти и развиваться. Я уверен, что его испытал каждый человек хотя бы раз в жизни.
Я смотрел на Няма и четко его видел. Вдруг он засветился весь изнутри странным светом. Я ощутил всепоглощающие любовь, доброту и спокойствие. От него отделился прозрачный он же, медленно развернулся к Юнгу и стал что-то говорить. Все так же внезапно исчезло. Ням отвел от меня глаза и, повернувшись к Юнгу, сказал…
О Великий Создатель, спасибо Тебе! Это было оно! Пусть слабое, пусть хрупкое и прозрачное, но то, с чего начинается настоящее, то, когда чувствуешь себя в начале мастерства, то, из чего возникает школа, мудрость, любовь. А как можно не любить то, что понимаешь, даже если ростки его ужасны?.. Но ведь Ты понимаешь, какой груз и зачем так страшно искривил их. Люди, поверьте, это не мистика. Зачем нам сейчас уходить так далеко, но, люди, учитесь хоть на мгновение опережать время, хоть немного видеть вперед. Сколь многого бы тогда не случилось? И сколько было бы создано!
И, если честно говорить, наверное, впервые за все время я упал на колено и протянул вперед руку абсолютно спокойно, искренне и с великой любовью.
Я не слышал, о чем они говорили. Я не помнил, сколько стоял так, и только, подняв голову, увидел, что никого рядом нет и все давно разошлись.
И лишь сейчас, когда пишу, я могу сказать (потому что знаю), о чем говорил Ням Юнгу.
Чувство любви и веры вдруг так сильно завладело старым Учителем, что даже я это увидел. Он сказал, что эти пять лет изучал одну из Великих Космических Формул и отдыхал. Он не боялся оставить общину на Юнга. Ну а когда Ням ощутил, что в общине беда, а потом еще и увидел — какая, — то уж, конечно, пришлось остаться.
Ну а умение смотреть вперед, сквозь время еще долго будет давать мне всего- навсего победу в простых житейских делах да обычную победу в поединке. Как же далеко нужно видеть, чтобы совершались большие дела и разлился океан любви! Да к тому же, наверное, одного видения мало. Хотя в тот миг мне казалось, что я почти уже сдвинул с места гору.
Прошло несколько дней. В общине абсолютно ничего не изменилось.
Просто лица у людей стали светлей, счастливее и добрее. Я начал волноваться. Порой, как мне казалось, ощущал свою ненужность. "Почему же Ням не занимается со мной? — мучился я. — Ведь он сам сказал, что времени у нас не так уж много".
А Ням собирал уже несколько вечеров вокруг себя людей и негромко, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то рассказывал на совершенно непонятном мне языке. Все слушали, затаив дыхание. После чего вставал и показывал очень медленные движения удивительной красоты и гармонии. И даже совершенно непосвященному человеку стало бы ясно, что поворот стопы, колена, головы, а порой даже и пальца несет во всем движении единый, нескончаемый, извивающийся поток.
Еще через несколько таких вечеров меня начали мучить сомнения:
"Да нужно ли все это? Да кто я им такой? Ведь слышал я где-то, что восточные люди никогда не отдадут своего. Просто любят говорить красивые и мудрые слова. Ведь существуют же какие-то секретные книги, манускрипты, которые передаются из рода в род, из поколения в поколение".
Я смотрел на Няма, раскачивавшегося и говорившего нараспев, а сомнения безжалостно терзали меня.
На следующее утро меня кто-то позвал по имени, тихо и четко. Я даже от этого проснулся. Я встал, посмотрел на спящего Юнга и по коридору вышел на поляну. На месте, вытоптанном ногами тренирующихся, а значит — твердом и без травы, стоял Ням. Он поманил меня рукой. Я тогда даже и не подумал, как же я смог услышать его, как проснулся. Ведь он всего лишь тихо позвал меня.