Случайно бросив взгляд в сторону Незнанова, Неля заметила, что его руки, безвольно лежавшие на подлокотниках, внезапно пришли в движение. Длинные пальцы зашевелились, будто перебирая то ли невидимые клавиши, то ли… струны? Почему ей пришло в голову, что это могли быть струны? Сейчас лицо Незнанова было обращено в профиль, и его широкий лоб, прямой нос и четко очерченная линия губ ярко контрастировали с темнотой ноябрьского вечера за окном. Музыка и лицо пациента наложились друг на друга, как отдельные части детской головоломки, и тут словно молния пронзила мозг Нели. Мысль казалась невероятной, и в то же время она проливала свет на ощущение, которое мучило девушку с тех самых пор, как она впервые увидела Незнанова.
– Ты? – удивилась мама, открывая дверь. – А чего не позвонила? Я бы пирожков…
– Ма, ну куда мне пирожки? – рассмеялась она, чмокая женщину в щеку. – Хочешь, чтобы я в дверь не влезла?
– По-моему, тебе это не грозит, – отозвалась мать, критически разглядывая стройную фигуру дочери. Неля пошла в отца. В то время как Нина Игнатьевна была невысокой и пухленькой, Неля вымахала почти до ста восьмидесяти сантиметров, да и лицом походила на покойного батюшку. Только глаза у нее материнские, темно-карие, с ярко выраженным желтым ободком. «Тигриные» глаза, как говаривал Аркадий.
– Ты чего прискакала-то, ночь-полночь? – поинтересовалась Нина Игнатьевна, понимая, что в такой час дочь просто так не заявилась бы.
– Ты не рада меня видеть? – притворно обиделась девушка.
– Я всегда рада, но ты ведь вроде в будни на работе?
Лицо матери приняло озабоченное выражение.
– Ма, ничего не случилось, – поспешила заверить Неля. – Ты еще хранишь старые вещи – те, что раньше в папином шкафу лежали?
На самом деле «папиным» шкаф являлся лишь номинально – отцу принадлежало от силы две полки. Как же мало осталось от человека, который был хозяином квартиры! Кабинет у него имелся только на даче, да и то маленький и тесный, а здесь папа обычно проводил время на кухне, откуда беспрерывно доносился стук печатной машинки (он не признавал компьютера).
– Ну, вспомнила! – всплеснула руками мать. – Это ведь твой папа, как Плюшкин из «Мертвых душ» Гоголя, ничего не выбрасывал, а я как раз недавно в его шкафу прибирала, да все и повыбрасывала!
Отец умер четыре года назад, а мама только сейчас решилась притронуться к его вещам. Раньше Неля порадовалась бы этому обстоятельству, но теперь ее постигло глубокое разочарование – она надеялась, что пришла не напрасно!
– А чего ты хотела-то? – поинтересовалась Нина Игнатьевна, входя в гостиную вслед за дочерью.
– Да программки старые…
– Так тебе программки театральные нужны? – перебила мать. – Они еще там. А зачем?
– Долго рассказывать, – бросила Неля, сбрасывая тапки и залезая на кресло, стоящее рядом со шкафом: если мать ничего не переставляла, то коробка с программками должна стоять на верхней полке.
– Но ты все-таки расскажи, – потребовала Нина Игнатьевна, присаживаясь на подлокотник другого кресла и с любопытством глядя на дочь, стоящую на одной ноге, поджав другую, словно большая цапля. – Странно, что ты заинтересовалась этим старьем!
– Расскажу, расскажу… – пробормотала Неля, нашаривая рукой то, что нужно. Коробка из-под фена стояла на том же месте, где она и надеялась ее обнаружить.
Спустившись, она аккуратно поставила коробку на пол. Мать взяла первое, что лежало сверху, и прочла вслух:
– «БДТ», «Зинкина квартира»… Надо же, почти двадцать лет назад!
– Да, давненько, – согласилась Неля. – Знаешь, с тех пор, как выросла, я, наверное, в театре всего-то пару раз была! С другой стороны, весь репертуар мы тогда с тобой пересмотрели, а новые спектакли не так уж и хороши.
– Не скажи! – покачала головой Нина Игнатьевна. Она до сих пор не пропускала ни одной премьеры – после смерти супруга театр остался ее единственной отдушиной. – Тебе что-то конкретное нужно?