Затормозила в пятнадцати сантиметрах от моего лица — высокомерная ухмылка, руки сложены на груди — и спросила, какого типа торжество я планирую организовать.
— У нас имеется четыре вида букетов для мадам, огромный выбор смокингов, кроме того, мы можем предоставить пластиковые столы, стулья и скамьи. Правда, обручальных колец нет, это вам придется поискать где-нибудь еще, мы ими не торгуем.
У нее был богатый модуляциями голос, в котором явственно прорывались ноты раздражительности, смягчаемые налетом иронии. Точный возраст под толстым слоем косметики с трудом поддавался определению — я решила, что ей лет тридцать. Сам факт ее присутствия в подобном месте свидетельствовал о грубой ошибке в подборе персонала.
— Я не затем пришла, — сказала я, указывая пальцем на витрину. — Я по объявлению.
— Да? — недоверчиво переспросила она. — Ну ладно, пошли в кабинет.
Я последовала за ней в закуток в глубине магазина. В ее походке сочетались грация, заставлявшая тело слегка покачиваться, и сила, сообщавшая каждому движению точность часового механизма. Задница подпрыгивала на ходу влево-вправо в ритме метронома. Если бы меня попросили дать ее походке звуковую характеристику, я сказала бы: «Тик-так».
В так называемом кабинете из всей мебели имелось: шаткий пластиковый стол, пара садовых стульев да знававший лучшие времена торшер. Единственным элементом декора служил засунутый в темный угол телефон, не иначе участник войны — такая штуковина, в которой для набора номера надо крутить пальцами диск. Я вручила ей листок с моим резюме. Она взяла его, скомкала не читая и запустила в сторону телефона — очевидно, чтобы скрасить тому одиночество, — после чего уселась напротив меня. Вынула из ящика стола бланк анкеты и ручку.
— Имя, возраст, профессия родителей?
— Рафаэла Канагэн, двадцать пять лет. Отец — инженер, мать — домохозяйка.
— Хорошо.
Она заполнила соответствующие графы с дотошностью американского таможенника. Я бы не удивилась, спроси она меня сейчас: «Провозите в ручной клади водородную бомбу?» Я по натуре боязлива, ненавижу собеседования и обычно тушуюсь, когда мне задают вопросы обо мне. Ну а уж перед ней я просто впала в ступор.
— Семейное положение?
— Не замужем.
— Хорошо. Родители в разводе?
— Нет. — А-а.
Она положила ручку, судя по недовольно нахмуренным бровям слегка утомленная беседой. Закурив сигарету, сделала несколько быстрых коротких затяжек. Ее молчание не предвещало ничего хорошего. Пепел она стряхивала на стол — абсолютно естественным жестом, как будто там стояла пепельница, невидимая только для меня.
— Ты уже была замужем?
В ее голосе звучала явная недоверчивость. Она пристально смотрела на меня, словно искала повод для проявления недовольства.
— Нет.
— Ты надеешься, что в один прекрасный день кто-нибудь наденет тебе кольцо на палец?
Вопрос слишком напоминал ловушку. Я почувствовала себя неуютно. И, не зная, что ответить, сказала правду:
— Нет.
Она уперлась ладонями в стол и наклонилась вперед, ко мне:
— А если какой-нибудь мужик, красивый, как Ален Делон, богатый, как Крез, и умный, как я не знаю кто, встанет перед тобой на колени и задаст тебе тот же самый вопрос?
— Я спрошу себя, что за всем этим кроется. Заподозрю неладное и откажу.
— Можешь, глядя мне в глаза, сказать: «Клянусь в этом!»
— Клянусь в этом.
Она улыбнулась победительной улыбкой, и в этот миг я поняла, что она очень хорошенькая, с огромными почти зелеными глазами и красиво очерченными губами. Она небрежно раздавила окурок каблуком, резким жестом сдернула резинку с забранных в конский хвост темных волос и встряхнула головой.
— Ну ладно, — словно подводя итог, сказала она и категорично добавила: — Мы тут не для того, чтобы сантименты разводить.
В этом я была с ней согласна. Моя собственная мать как-то раз, после трех бокалов вина и бурной семейной ссоры, сделала мне такое признание: «Единственный человек, который плачет не притворно, а искренне в день твоей свадьбы, — это твоя мать. Потому что она знает, какое ярмо ты вешаешь себе на шею. Но она не имеет права тебе об этом говорить — во имя выживания рода человеческого». Мне тогда было всего тринадцать, но ее слова прочно засели у меня в памяти.
— Так, распишись-ка тут быстренько, вот тут, в нижнем правом углу. Меня зовут Лола. С остальными познакомлю завтра. Приходи к девяти утра.
Она протянула мне ручку, и я нацарапала свою фамилию на листке, который она тут же буквально вырвала у меня из рук. Конец нашей беседе положил раздавшийся от двери перезвон колокольчика. Лола вскочила, полуобернулась и побежала встречать молодую парочку.