— Чтобы со мной хоть что-нибудь происходило.
— А, ну тогда считай, что тебе повезло. Со мной у тебя недостатка в происшествиях не будет. По части катастроф я чемпион. У меня их больше, чем подарков в мешке у Деда Мороза. Всем раздам, и еще останется.
Она хорохорилась, но у меня ее слова вызвали улыбку. Потом она натянула одеяло до подбородка и повернулась к стене. Засыпая, я чувствовала ее рядом и была счастлива.
15
Разумеется, поиски квартиры обернулись провалом. И ведь нельзя сказать, чтобы мы особенно капризничали. Субботним утром, просмотрев газету с объявлениями, мы выбрали три вполне приемлемых варианта — двухкомнатные квартиры в спокойном пригороде. Но, еще не выходя из дома, по одному тому, как Лола собиралась, я поняла, что наша затея закончится пшиком. Она объявила, что должна навести красоту, и скрылась в ванной. Сорок минут я слушала шум льющейся воды. Наконец дверь, выпустив облако пара, распахнулась, и я чуть на месте не подпрыгнула. Лола надела джинсы в обтяжку и красный топ из блескучего материала, имитирующего змеиную кожу. На ногах у нее были туфли на платформе. Глаза обвела черным, губы накрасила алой, в цвет топа, помадой. Включила на полную громкость музыку и встала перед зеркалом, которое, должно быть, содрогнулось — никто и никогда еще не пялился в него с таким откровенным бесстыдством. С бесшабашностью подростка, решившего доказать всему миру, что он не лыком шит, она откинула назад голову и нежным голосом футбольного хулигана гаркнула: «А ну, кто на меня?!» Все наши встречи разворачивались по одному и тому же пугающе единообразному сценарию. Владельцы квартир, которые по телефону были сама любезность, при виде нас менялись в лице, как будто подавились собственным галстуком. А одна дама даже заподозрила розыгрыш и все время недоверчиво озиралась, словно искала скрытую телекамеру. Конечно, я понимала, что Лола вовсе не желает от меня переезжать. Но я не возражала. Что толку отрицать: меня неудержимо влекло к ней и связанным с ней неприятностям. Пожалуй, я даже испытывала к ней благодарность за то, что она так щедро делится ими со мной, — наконец-то и в моей жизни начало что-то происходить. Слишком долго я ждала своего мессию, слишком долго, простершись ниц, молила: «Господи, сжалься надо мной! Нашли на меня катастрофу!»
Постепенно организовалось наше новое житье-бытье — двух скрывающихся от людей подружек. У меня имелись кое-какие сбережения. Лапуля теперь целыми днями сидела с нами. «Слушай, может, научишь ее читать? — как-то предложила Лола. — Сдается мне, что ей не часто придется ходить в школу». Уборкой мы занимались с песнями и танцами. Лола держала веник как микрофон и во все горло распевала модную попсу. Потом посылала воображаемой толпе поклонников воздушный поцелуй, кричала: «Привет, Париж!» — кланялась и шла мыть пол в ванной.
Была только одна песня, которую я ненавидела. Она называлась «Lou, everything because of you»[9], и Лола, слыша ее, отдавалась ей целиком, без остатка. Когда ее передали по радио в первый раз — дело было в воскресенье, — она застыла на месте, и жизнь в ней замерла. Она с головой нырнула в тревожные ритмы и ухнула на самое дно под грузом воспоминаний, камнями набивших ее карманы. Потом она мне рассказала, что раньше, совсем молодой, слушала эту песню часами, заводя ее снова и снова. Эта мелодия следовала за ней словно тень. Кое-кто считал ее манеру напевать себе под нос признаком легкомыслия, но это было не так. На самом деле каждый куплет звучал для нее похоронным маршем, а все вместе они сплетались в лабиринт, в котором ничего не стоило потеряться. Она специально держала свою душу в плену этой музыки, чтобы не дать ей вырваться на волю, где ее не ждало ничего, кроме проблем. Но, пока пели аккорды, она могла ни о чем не думать.
Я сделала это не нарочно. Как я уже упоминала, было воскресенье — прежде, до того как Лола ко мне переехала, самый ненавистный для меня день недели. Я гладила наши вещи и включила радио. Зазвучала незнакомая мне песня. Лола насторожилась. И тут я увидела, как она вздрогнула всем телом. Зажмурила глаза, не давая пролиться слезам. Давнее воспоминание с опасной стремительностью втягивало ее в себя, как в черную дыру. Она тряхнула головой, словно говорила «нет!» невидимому врагу. Держа утюг на весу над мятой блузкой, я смотрела, как она пытается сопротивляться, и не понимала, имею ли право прерывать ее путешествие во времени. Я присела на кровать рядом с ней и положила руку ей на плечо, возвращая в мир живых. Когда она очнулась, вид у нее был словно у лунатика, разбуженного на краю пропасти.