— У вас обоих большие неприятности.
Я схватила Дэна и заметила, как он нахально по-мальчишески подмигнул Джерри, и тогда впервые с того момента, когда я вошла, я осознала, что они оба изрядно пьяны. Это меня добило. Не помню, что я сказала потом, но я помню, что это был кипящий поток сознания, содержавший ссылки на то, что я — не его мать, что они оба, как дети, что я — очень важная персона, которой не нравится, когда ее безо всякой на то причины заставляют тащиться через всю страну, и что я всегда говорила: этот чертов мотоцикл — машина смерти, и Дэн больше никогда на него не сядет. Больше никогда.
Дэн кивал и старался выглядеть раскаявшимся, но я видела, что он подмигивает Джерри, стоявшему позади меня, и на его губах появляется улыбка.
Ненавистные ублюдки. Они еще смеются надо мной.
— Эта рука сломана, Дэн?
Мне нужно было понять, насколько он травмирован, чтобы правильно рассчитать силу удара.
— Нет, просто…
— …сломана. Просто… — встрял его соучастник.
Прямо Аббат и чертов Костелло.
Я буквально топала ногами, настолько я была зла. Я не знала, что мне с собой делать, мне хотелось стукнуть их головы друг о друга.
Потом у меня появилась идея.
— Ладно, — сказала я, — хватит.
Они последовали за мной в гараж, где я схватила молоток с Дэновой полки для инструментов и со всего размаха ударила по мотоциклу, пробив в его боку значительную дыру. Сзади раздался дружный испуганный возглас.
Мне было наплевать. Это было откровением — насилие приносило облегчение.
Я ударила снова. Двое мужчин закричали:
— Нет!
Дэн схватил молоток, в то время как Джерри бросился на колени перед своим возлюбленным «кавасаки» и молил его о прощении за то, что поставил его на пути обезумевшей женщины.
Я повернулась и случайно задела больную руку Дэна.
— Ай! — вскрикнул он.
— Я ДУМАЛА, ЧТО ТЫ УМЕР! — закричала я, а потом со своим передернутым судорогой, злым лицом посмотрела ему в глаза. Так мы стояли мгновение, впившись друг в друга глазами, потрясенные силой эмоций. Я мысленно вернулась назад к нашей первой ночи, когда я не могла поверить, что этот привлекательный незнакомец желал меня; к той бессознательной простоте, с которой Дэн в меня влюбился, и его твердому желанию следовать велению своего сердца.
Если такую женщину, как я, спросить, чего еще ей надо, она всегда что-нибудь придумает.
Но я не хотела потерять Дэна, и я не сознавала, что он мне настолько нужен.
И он не сознавал.
Дэн подошел ко мне и обнял меня здоровой рукой. Даже такой, однорукий, он все равно был сильным.
— Ты можешь мне доверять, детка, я не умру. По крайней мере, не теперь.
Когда он это сказал, я осознала, что, хотя я никогда не доверяла собственным суждениям, я всегда могла полностью доверять суждениям Дэна.
Тогда я поняла, что в моей жизни есть только один человек, которому я могу по-настоящему верить. Мой муж.
Глава сороковая
Джеймс умер во вторник. Я это помню, потому что следила за погодой, ожидая дождя. Все лето яростные бури, бушевавшие так, что я боялась даже выходить из дому, сменялись победоносными солнечными днями, и тогда наш скромный пейзаж становился цветным и ярким. В этот день было не так. Было безветренно и пусто: блеклый день, когда все выглядело так, как всегда. Ни красоты, ни боли, лишь обыденность.
Я помню, что ни о чем определенном не думала, лишь о том, что это самый обыкновенный день, а не бывает дня более обычного, чем вторник, который не о начале, не в середине и не в конце недели.
Джеймс выглядел таким сонным в то утро, что я решила отложить ежедневный туалет и дать ему подремать. В середине утра я дала ему болеутоляющие и засуетилась по комнате, болтая о каких-то глупостях, о кошке Маннелли, которая вытаскивала овощи, что ли. Я стала это делать, только когда Джеймс заболел. Я сделалась болтливой, извергала целые потоки бессмысленной болтовни, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся от его слабости и молчания. Иногда Джеймс поднимал руку, чтобы показать, что я его утомила. Но я могу сказать, что в тот день ему доставляло удовольствие слушать меня. Не мои слова, конечно, а просто звук моего голоса.
На обед я сделала картофельное пюре с беконом и капустой. Джеймс теперь ел очень мало, но я решительно готовила ему диетическую пищу. Каждый день я готовила ему хорошую еду и беспокоилась и ныла, когда он не ел. Я не сдавалась.
В этот вторник я сдалась. Он попросил на обед теплого молока с хлебом. Он, как ребенок, сказал только:
— Мякишей.
Пока я его кормила, я продолжала болтать. Моя глупая словесная ерунда уравновешивала его физическую немощь, отвлекала от унизительных салфеток, и ложек, и жидкой пищи, поэтому я неосознанно сплетничала.