Мы же пытаемся действовать открыто. Высказываемся исключительно на принципиальные темы. Мы пишем о языке. О проблемах эмигрантской жизни. Об издержках свободы. О преимуществах демократии.
Да, мы критикуем Андрея Седых за его несправедливую оценку третьей эмиграции. Но мы отдаем должное Андрею Седых, видному писателю и журналисту.
Мы критикуем нигилистическую прозу Лимонова. Но отдаем должное его художественному таланту.
Мы критикуем взгляды Солженицына, но отдаем должное его беспрецедентной исторической роли.
Игорю Бирману следует внимательнее читать нашу газету. Иначе получается как в старом анекдоте: «То ли он украл, то ли у него галоши сперли…»
В заключение я предлагаю читателям маленький ребус. Вот что написал обо мне Евгений Рубин («Новая газета», № 67, стр. 5):
«Мы вполне допускаем мысль, что среди читателей этих заметок могут найтись некие скептики, утверждающие, что в процессе осуществления собственной идеи нашего автора, который мечтает быть ее учеником, есть небольшие отклонения от идеалов чистой морали, чьим поборником он является, но что поделаешь, если жизнь диктует нам свои суровые законы».
Что бы это значило? Как это перевести на русский язык?
Читателей, разгадавших головоломку, просим обратиться в «НА». Выигравшего ожидает награда — годовая подписка.
За дело, любознательные!
КР БЫВАЮТ СИТУАЦИИ…
Бывают ситуации, при которых отвлеченные и даже абстрактные понятия, такие, например, как «ХОД ИСТОРИИ» или «БЕССМЕРТИЕ», обретают материальное выражение…
Двадцать лет назад, в июле 1960 года, меня впервые в жизни арестовала милиция за то, что я разговорился на Площади искусств в Ленинграде с американским студентом из Йеля — Эдвардом Ду.
Самое удивительное, что обвинения, выдвинутые милицией, показались мне тогда вполне резонными, и лишь грубая форма, в которую они были облечены, несколько смутила меня.
Десять лет спустя начальство ленинградской партийной газеты ругало меня за то, что мои сатирические зарисовки могут, якобы, быть использованы буржуазной пропагандой в своих разрушительных целях. На этот раз претензии уже не казались мне справедливыми, но положение официального журналиста заставляло меня с ними считаться.
Еще через пять лет, живя в Ленинграде, я опубликовал свой первый рассказ в журнале «Континент», который издается на русском языке в Париже. На этот раз уже никто не выражал мне своих претензий, и меня лишь уволили с работы, да и то не сразу, а через несколько месяцев.
В 1978 году мы с матерью эмигрировали из СССР, с некоторой грустью покидая страну, которую я, подобно всем пишущим людям, рассматривал не иначе, как огромную читательскую аудиторию. Я прощался с многомиллионной аудиторией, так и не узнавшей о моем существовании, готовясь к встрече с новыми читателями в количестве 50 или 70 тысяч беженцев из Союза.
Еще через три года я стал редактором газеты «Новый американец» и автором трех, к сожалению, очень тонких книг, читатели которых живут не только в Нью-Йорке и Париже, но и в Москве, Ленинграде, Пскове, Таллине, Киеве, то есть везде, куда попадают экземпляры наших книжек и наших газет и где их передают из рук в руки, пока они не превращаются в пыль. Если бы книги обладали душой и речью, мы бы узнали, что каждая из них мечтает о такой судьбе.
В пыль превратилась также идея советских властей — навязать художественной литературе чуждую ей, неблаговидную политическую роль.
В связи с этим единственным ответом на произвол советских властей в области литературы является само существование русской литературы и ее развитие в привычных гуманистических традициях.
В этом живом процессе я как журналист, литератор, и больше никто, усматриваю смысл понятия «ХОД ИСТОРИИ», и в этой же перспективе для меня как для человека, увы, не религиозного, заключено понятие «БЕССМЕРТИЯ»…
Все вышеизложенное — и есть мое Заявление для прессы в связи с Московской книжной ярмаркой, состоявшейся в Нью-Йорке.
Что называется — дожили!..
КР НЕДАВНО МОЙ ДРУГ…
Недавно мой друг Соломон Шапиро побывал в Испании. Видел чертову корриду. Объездил средневековые испанские города.
В конце, говорит, домой потянуло.
Домой — это значит в Нью-Йорк. Точнее — в Форест-Хиллс. Где по утрам неутомимый Моня раскладывает свой товар. Где на площадке у «Вальдбаумса» до самой темноты хлопочут автолюбители. А в магазине «Брукс» торгует девушка необычайной красоты…