Я старался поразить как можно вернее и сильнее. Перейдем-же к моему первому покушению, ко взрыву на улице Бон-з-Анфан.
Я внимательно следил за тем, что происходило в Кармо. Первые известия о стачке наполнили мое сердце радостью: казалось, что рудокопы, наконец, отказались от бесполезных, мирных стачек, во время которых рабочий терпеливо ждет в надежде, что его жалкие гроши победят миллионы акционерной компании; казалось, что они хотят вступить на путь насилия, что и оправдалось 15-го августа 1892-го г. Конторы и здания рудников были наводнены толпою рабочих, уставших наконец от страданий и жаждущих мести. Предстояла расправа над ненавистный инженером... но тут в дело вмешались новые личности.
Что это были за люди?
Те самые, которые, мешают всяким революционный движениям из опасения как бы народ, раз сорвавшись с цепи, не перестал их слушаться, те, которые заставляют народ подвергаться всяким лишениям в течение долгих месяцев, чтоб самим в это время, эксплуатируя его страдания, приобретать популярность, позволяющую сорвать мандат, — я говорю о вожаках-социалистах; — действительно, эти люди стали во главе движения.
Вдруг откуда-то появилась целая толпа этих господ краснобаев, предоставивших себя в полное распоряжение стачечников; они организовали подписки, читали конференции, обращались во все стороны за денежной помощью. Рудокопы предоставили им ведение всего дела. Известно, чем все это окончилось. Стачка затянулась; рудокопы близко познакомились с их частым товарищей, с голодом ; они съели небольшие средства своего синдиката и помогавших им корпорации и, через два месяца, печально вернулись в свои ямы, более жалкими, чем раньше.
Между тем, как легко можно было с самого начала поразить компанию в единственное чувствительное место — карман: нужно было только сжечь запасы, сломать машины, уничтожить помпы. Нет сомнения, что компания живо сдалась-бы. Но первосвященники социализма не признают этих „анархистических“ средств; в самом деле, из-за них рискуешь попасть в тюрьму, а может быть даже и получить одну из тех пуль, которыми так прославилось Фурми, а уж ни в каком случае они не помогут получить кресло в палате или в муниципальной совете. Словом, результат получился тот, что нарушенный не надолго порядок, был вскоре снова восстановлен в Кармо.
Компания, чувствуя себя более могущественной, чем когда-либо, продолжала свою эксплуатацию, а г. г. акционеры поздравляли друг друга с благополучный окончанием стачки, — будут, дескать, еще дивиденды!
Тогда я решился к этому концерту счастливых голосов присоединить еще голое, слышанный уже буржуазией, но который она считала замолкнувшим навсегда вместе с Равашолем: — голос динамита.
Я хотел показать буржуазии, что отныне для нее уже не будет безмятежных радостей, что ее нахальное торжество будет всегда смущаемо, что ее золотой телец будет постоянно дрожать на своем пьедестале до тех пор, пока окончательный удар не сбросит его в грязь и кровь....
В то-же время я хотел показать рудокопам, что единственные люди, искренно сочувствующие их страданиям и готовые отомстить за них, — это анархисты. Эти люди не заседают в парламентах, как г. г. Гэд и Коми., но умеют подыматься на гильотину.
Тогда я приготовил бомбу. На мгновение в моем уме промелькнуло обвинение, брошенное Равашолю — а невинные жертвы? Но я скоро решил этот вопрос. В доме, в котором помещалось бюро компании, жили только буржуа, следовательно, невинных жертв не могло быть. Вся буржуазия живет эксплуатацией несчастных и вся она должна отвечать за преступления последней.
Я положил бомбу перед дверью бюро компании, будучи вполне уверенный в своей правоте. Во время дебатов я уже объяснил, что я надеялся, что в случае если бы открыли присутствие бомбы до ее взрыва, то последний произошел бы в полиции, поражая и в этом случае моих врагов.
Вот причины, побудившие меня произвести это первое покушение.
Перейдем-же ко второму, ко взрыву в кафе Терминус.
Я приехал в Париж во время дела Вальяна и был свидетелем того ужасного давления, которое последовало за покушением в Палэ-Бурбоне и тех драконовских мер, которые правительство приняло против анархистов. Везде выслеживали, обыскивали, арестовывали. Массы лиц, взятых наугад, были насильно отняты у своих семейств и брошены в тюрьму. Что делалось с женами и детьми этих товарищей во время их заключения? Никто, конечно, этим не интересовался. Анархист перестал считаться человеком. это был зверь, которого травили со всех сторон, и буржуазная пресса, презренная раба силы, на все лады требовала его уничтожения. Тогда-же все анархические журналы и другие издания были конфискованы и анархистов лишили права собраний.