(28) Причастные ко всем этим планам и расчетам, мы должны выбрать одно из двух: или воевать вместе с аргивянами против лакедемонян, или совместно с беотийцами заключить мир. Более всего, афиняне, я боюсь обычного зла, когда мы, оставляя сильных друзей, предпочитаем слабых и ведем войну ради других, хотя можно было в собственных же интересах хранить мир. (29) Так, сначала мы заключили договор с великим царем [103] (ибо сейчас уместно вспомнить о прошлом, чтобы принять хорошее решение на будущее) и условились с ним о дружбе на вечные времена. Переговоры об этом вел в качестве посла Эпилик, сын Тисандра, брат нашей матери. А после этого мы поддались на уговоры Аморга, царского раба и изгнанника,[104] пренебрегли силой царя, как ничего не стоящей, и предпочли дружбу с Аморгом, решив, что она более выгодна. За это царь, рассердившись на нас, стал союзником лакедемонян [105] и предоставил им пятьсот талантов, чтобы они вели войну до тех пор, пока не сокрушат наше могущество. Это первый пример наших решений такого рода. (30) Далее, когда к нам явились сиракузяне,[106] предлагая установить вместо вражды дружбу, а вместо войны мир, указывая, сколь выгоднее для нас будет дружба с ними, если мы пожелаем ее заключить, нежели с эгестянами и катанцами, то мы и тогда предпочли: войну — миру, эгестян — сиракузянам, поход в Сицилию — спокойной жизни дома и союзу с сиракузянами. В результате — гибель многих и притом самых лучших афинян и союзников, потеря большого флота, денег и могущества, постыдное возвращение на родину тех, кто уцелел. (31) Позднее эти же самые аргивяне, которые пришли теперь с намерением уговорить нас продолжать войну, подговорили нас напасть с флотом на Лаконику, хотя у нас был мир с лакедемонянами.[107] Этим мы возбудили гнев лакедемонян и положили начало многим бедам. Результатом вспыхнувшей войны было то, что нас принудили срыть стены, выдать корабли и принять обратно изгнанников. В этих тяжких для нас испытаниях какую помощь оказали нам аргивяне, которые убедили нас начать войну? Какой опасности подвергли они себя ради афинян? (32) Итак, теперь нам остается еще раз выбрать войну вместо мира, союз с аргивянами вместо союза с беотийцами, коринфян, которые теперь управляют государством,[108] вместо лакедемонян. Но нет, афиняне, никто не сможет убедить нас сделать это. Ибо примеров прошлых ошибок достаточно, чтобы убедить здравых людей больше не ошибаться.
(33) Есть, однако, среди вас и такие, которые с излишним нетерпением стремятся увидеть мир как можно скорее. Они говорят, что и те сорок дней, в течение которых вам можно подумать, ни к чему, и что эта отсрочка — наша ошибка. Ведь, по их словам, мы для того и посланы были в Лакедемон с неограниченными полномочиями, чтобы не выносить снова этот вопрос на рассмотрение народа. Нашу осторожность в связи с вторичным вынесением вопроса о мире на рассмотрение народного собрания они называют малодушием, утверждая, что никто еще до сих пор не принес афинскому народу спасения, убеждая его в открытую, но что следует оказывать ему услуги либо тайно, либо с помощью обмана. (34) Речи такие я не одобряю. Я признаю, афиняне, что во время войны полководец, преданный народу и знающий, как ему поступать, безусловно должен таиться и обманывать, чтобы тем успешнее вести большинство сражающихся на опасности. Но когда послы ведут переговоры о мире, общем для всех эллинов, не следует ни утаивать, ни извращать тех условий, в верности которым будут принесены клятвы и которые будут записаны на стелах. Напротив, достойно скорее одобрения, чем порицания, то, что несмотря на неограниченные полномочия, с которыми мы были посланы, мы еще раз предоставили вам возможность обсудить условия мира. Итак, нам следует принять как можно более осторожное решение, но, раз принеся клятву и заключив соглашение, следует оставаться им верными. (35) Ведь нам, афиняне, вашим послам, приходится вести переговоры, принимая во внимание не только письменные инструкции, но и ваш собственный характер. К тому, что имеется у вас под рукой, вы привыкли относиться с недоверием и недоброжелательством, а то, чего у вас нет, вам представляется уже находящимся в вашем распоряжении. Так, если нужно воевать, вы стремитесь к миру, а если для вас добиваются мира, вы подсчитываете, сколько выгоды вам принесла война. (36) Вот и сейчас уже некоторые говорят, что они не знают, какой прок будет от этого договора, если даже государство получит право иметь стены и корабли. Ведь они сами, заявляют эти люди, получают свои доходы не от заграницы, да и стены не приносят им никакой пищи. Против этого также необходимо возразить.
103
Т. е. с царем персов: эпитет «великий» (собственно «большой») часто прилагается греческими писателями к царю персов. Что же касается обстоятельств, при которых был заключен упомянутый здесь договор, то о них нам ничего неизвестно.
104
Аморг был сыном Писсутна, персидского наместника в Сардах. В 412 г. он поднял восстание против персидского царя в Карии (см. Фукидид, VIII, 5, 5; 19, 2; 28, 2—5).
105
В 412/1 г. персидский царь заключил с лакедемонянами один за другим три договора, тексты которых приводит Фукидид (VIII, 18; 36—37; 57—59).
108
В это время у власти в Коринфе стояла дружественная афинянам группировка. Возможно, что Андокид намекает здесь на непрочность ее положения.