Я вышла замуж в 1927 году за вдового человека, у которого было двое детей и меня старше на десять лет. Он жил в средних, а мы очень жили бедно: семья — 9 человек, и мы с братом работали (два подростка). Сыты были, но одежды не было. Была лошадь, две коровы, овечки, и одного поросенка воспитывали. Супы ели мясные, но мяса доставалось мало. Сеяли хлеб, сажали картошку, бахчу свою имели, и были свои яблоки.
Вышла я, тоже имели две коровы, лошадь и овечек, двух поросят и свой садик был, также свою бахчу имели. Земли на все давали — только приобретай. В 1932 году мы с мужем уехали в гор. Самару и с тех пор стали работать на производстве. Началась карточная система, мы приехали в начале 1932 года. Весной в городе стали продукты дорогие, детей было трое, жить стало не под силу!
«Стала наша семья единоличниками»
Подузова Валентина Ивановна, 1925 год, дер. Ст. Кузнецово
Мама убедила тятю выйти из колхоза. Стала наша семья единоличниками. Однажды отца послали в Йошкар-Олу за хлебом, но мама не отпустила его, мало ли что случится, дак тебя ведь загрызут. А ему за пятьдесят. За то, что он отказался ехать, дали государственных принудительных работ, лето он скрывался, чтобы сжать хлеб для семьи, а зимой-то ушел. Осталось нас у мамы четверо дочерей. Мама-то у меня была боевая и с председателем жила не больно мирно. Сожгла как-то в печи пару жердей с огорода. Сосед сказал, ладно, мне без разницы. А председатель прознал про это, пришел к нам и сказал, вот, мол, раз украла огород, то и отвечай. И ведь никому ничего не докажешь.
Дали маме десять лет, а ведь тогда вообще садили за то, что золу в поле не рассеял, слово не то не там сказал.
Посадили маму в 1932-м, сидела она где-то в Нижкрайской области (Горьковская область. — В. Б.). Отец был тогда еще на принудительных работах, и оказались мы вчетвером, мне было тогда семь лет, Жене четыре года, Зине два года и Гале тринадцать лет. Катя (старшая сестра) заменила нам маму. Сначала мы жили в деревне в своем доме, нам носили еду и одежду соседи, но потом жить-то больно плохо стало, и ушли мы в соседнюю деревню к родне. Там тоже жили не больно хорошо, но все же получше. Как ушли мы из деревни, на дворе нашего дома сделали колхозный конный двор, а потом его перенесли на двор Ивана Афанасьевича Клишина (где валенки и шляпы катали), водяную мельницу, шерстобойку. Избу имел пятистенную, светлую, хозяйство имел крепкое большое. Был у него приемный сын, который был от его второй жены.
Этот Александр был единственным партийцем в деревне. Он и занимался раскулачиванием. Вот приходит он к Ивану Афанасьевичу и говорит: «Отдашь тулуп — погожу зорить», а в другой раз: «Отдашь жеребенка — погожу зорить» и так, что получше было, что взять можно было — забрал, а потом все равно по миру пустил. А наш-то дом продали. Вскоре после того, как ушли мы к родне, вернулся отец, он нас забрал от родни, и вернулись мы в Кузнецово, а жить-то негде.
Тятя тогда купил у нашего дяди нашу же баню за тридцать рублей, там и стали жить. Через год маме отпуск дали за хорошую работу и еще велели документы собрать для того, чтобы освободилась она, говорили ей: «Подузова, отсидишь тут напрасно». В Яранске документы утвердили, в Нижкрае тоже, в Москве утвердили немедленно, освободилась из-под стражи.
А когда сидела, хотели ее на Север на Медвежью Гору угнать, да отстояли. Маму переводили из тюрьмы в тюрьму, одно время она сидела со своим отцом в деревне за двенадцать километров от Нового Кузнецова. Дедушку нашего раскулачили, хотели отправить в Архангельск, да он двенадцать или тринадцать раз бежал, и каждый раз его ловили и снова в Архангельск отправляли.
Однажды его уж больно сильно поймали. Он шел по лесу, смотрит, знакомые люди стоят, а конвоя-то не разглядел, подошел к ним поздороваться, тут-то его снова поймали и послали в Архангельск. Это он рассказывал, потому что последний побег удачный был, добрался дедушко до родной деревни. Пришел: волоса черные, борода русая клочками, одежда порвана, тощий, грязный. Мы его и не узнали, и не поняли сразу-то, почему бабушка-то заплакала.
У нас только дедушку угоняли, бабушку-то и детей их не трогали. А еще он до этого сбегал, и его ловили, так один раз попал он в тюрьму с мамой нашей. Зина к ним бегала, тюрьма была деревянная двухэтажная, на первом этаже женщины, на втором мужчины. А потом маму перевели куда-то за Лотырь. В лесу она сколько-то просидела, и отпустили ее. А дедуш-ку-то опять в Архангельск послали. Умер он дома от дизентерии, не могли мы врача-то позвать, дедушка-то беглый был.