В колхоз вошли в 1932 году. Председателем стал Коля Ванюшихин. Лошадей взяли, по корове оставили. Некоторые свой скот продавать стали, так с них штраф брали по 100 рублей. Землю в колхозе напоперешку стали пахать (поперек полос), чтобы всем одинаково было. Около каждого дома двадцать пять соток земли одворицы оставили. Такие усадьбы у нас были. У Зайчиков, у Мосиных — по сорок соток, а так везде по двадцать пять было. До колхозу за землю подать платили деньгами. До колхозу хлеб не продавали, все на свою семью. Деньги брались, только вот если скотину продавали или от промысла: лапти, холст, ягоды, еще чего на базар возили. А в колхозе стали все брать: картошку, яйца брали — курицы есть, нет ли, зерно — маленько ведь посеешь, а все равно брали: мясо, шерсть, молоко.
Сначала работали за хлеб, а в войну да после войны — все даром! Траву ели да работали все! Дошло до того, что платить за работу в колхозе совсем не стали. Записывали только трудодни, а по ним выдавать было нечего — все уходило на разверстку. Кормились кой-как со своего огорода да хозяйства. Коровы почти у всех были поначалу. Потом налоги установили на все. Сено косить не давали. Распоряжались во всем уполномоченные из городу. Косили сено для коровы тайком, по болотам. Выносили с ребятишками на руках ночью. И все время боялись, что вот придут, опишут все сено на сарае и отберут. И было такое не раз! Да еще суда все время боялись. Судили за каждый пустяк, даже за то, что колоски и гнилую картошку на поле собирали. И некому было пожаловаться… Двадцать два мужика и одна девушка не вернулись с фронта. Остались подростки да женщины. И нельзя никого обвинять, можно было только плакать. И горько плакали люди, уезжая из родных мест. Оставляли свои дома, опустели целые деревни. Кто хоть как-то мог устроиться на работу — все уезжали. Многие девушки уходили в няньки, потому что без справки от колхоза на работу тоже не брали.
Многие деревни теперь уже перепаханы, и следов от них нет. А те, которые остались, стали намного хуже Теперь уже не строят, как раньше, домов с разной обшивкой, не следят за каждым колодцем. А речка, а луга возле деревень? Все загажено. Сильно обеднели наши места. А ведь все было! Были кругом леса с грибами и ягодами и даже бортовым медом. Каждую весну прилетали журавли. Крупные серые птицы разгуливали по полям. Близко людей не подпускали. Издали было хорошо видно, как они поднимались с разбегу. А теперь никто уже не увидит их в наших местах…
«Решил уйти из председателей»
Бажин Иван Алексеевич, 1918 год, дер. Слатые
Жили мы средне: имели лошадь, двух коров, кур и другую живность. Когда началось раскулачивание, односельчане все говорили, что нас надо раскулачивать. Это потому, что дом у нас очень красивый был, с верандой. Ну, отец мой сломал веранду, так все и кончилось. Все разговоры. Мне в то время было лет тринадцать-четырнадцать, очень жаль было веранду, плакал.
Когда у нас началась коллективизация, председателем стал выдвиженец, тысячник. Он все хотел, чтоб я в сельсовете секретарем был, но отец меня не отпускал. Тогда меня записали агитатором, грамотный все же. Первое время в колхозы не вступали, боялись. Некоторые говорили, что все будет общественное, что построят один общий дом и будут все вместе жить. Я, как был агитатором, разъяснял, что все это выдумки. И в деревнях мы объясняли. Записались мы в колхоз одними из первых, потому что я был агитатор. В нашем районе до колхозов еще, помню, была одна коммуна. А председателем в ней был партийный. Пока он был председатель, дела шли хорошо. Потом он уехал куда-то, или перевели его. На его место стал другой, и коммуна развалилась.
Колхозы сначала не понравились людям, но потом все привыкли, и стало вроде так и надо. Когда умер Ленин, некоторые говорили, что Советская власть кончилась и все будет по-старому. Помню, как в 1934 году убили в Ленинграде Кирова, вот и начались разоблачения врагов народа. А мы всему этому верили. Когда в тридцатые годы людей раскулачивали, их выселяли в тайгу.
Помню, однажды нам на деревню дали задание — выделить две подводы. Это значит, для того, чтобы везти раскулаченных. Тогда в деревнях были комбеды, вот они-то и распоряжались, кого направить для отправки этих лишенцев, то есть раскулаченных. И поехал мой отец еще с одной там. Вначале они сами не знали, куда едут. Конвоиры не говорили. Ездили больше недели. Потом отец рассказывал, что приехали они в Кай. Это было зимой. Высадили раскулаченных в лесу. Отец говорил, что эти люди плакали, и он плакал вместе с ними. А там была одна девушка лет восемнадцати. Она поймалась за отца: «Дяденька, не оставляй меня!» Отец потом мне сказал: «Был бы ты постарше, привез бы тебе невесту. Очень красивая девушка». А мне тогда было четырнадцать лет.