{26 Разумеются Ветранион и Магнентий. срв. Петр Патриц. 16 II. G. IV 190) и Zonal-. XIII 7—9.}
{27 Срв. 106. Ер. 396: «он согражданин мой и дает мне нраве отличаться».}
85. Итак было бы чрезвычайной наивностью думать, что те, которые берутся за оружие друг на друга, причем у них сила одинаковая, приобретенная в течение для всех равного времени, человека, только что прибывшего с вамерением унизить их искусство, поставят во главе своих школ [28] с жертвоприношениями, флейтами и хорами. Сверх того, что я видел, я сгашал, что Арабию [29], возвращавшемуся завтракать из бани, двое ваких то наемных людей залепили лицо грязью, а три пафлагонца, братья во всем, по происхождению, невежеству, дерзости, тучности, схватив с ложа египтянина [30] и притащив его к колодцу, грозили бросить туда и собирались так поступить, если он не поклянется оставить город; и он покинул его, так что, явившись в Македонию, окончил жизнь за другими занятиями.
{28 άγέλαι, τιοιμνίον § 233, Либаний о составе класса в школе, срв. Walden, pg. 296.}
{29 Незаконный сын Либания, он же Кимон.}
{30 Срв. § 25.}
86. Таким соображениям я предавался. А так как софисты, не выдерживавшие состязания со мною, утверждали, что дома я не мог бы иметь того же успеха, в виду того, что трудно добиться похвалы согражданина, — последние, если даже кто явится к ним со славою, стараются лишить его её и всякими хитростями умалить его значение, — Судьба, желая показать, что они говорят вздор, побуждает меня к просьбе об отпуске на четыре месяца, и, когда государь то дозволил и объявил, что мне следует вернуться раньше начала зимы, я узреваю дороги и ворота для меня самые дорогие узреваю храмы и портики, узреваю обветшавшие стены родного дома, седины матери, её брата, еще не лишенного названия отца, старшего брата, уже называемого дедом, толпу школьных своих товарищей, из коих одни оказались на постах начальников, другие помощниками тяжущимся, немногих отцовских друзей, город сильный множеством ученых, так что я вместе радовался, и боялся, радовался тому, что я гражданин такого большего и такого просвещенного города, а боялся потому, что в высшей степени трудно пленить столь большой город. 87. Но судьба и здесь помогала тому, чтобы и в ответах на вопросы со всех сторон, — это происходило в лавочках, — и когда наконец предстояло выступить в состязании, проявилось, каков я был. Во первых, им не понадобилось нимало людей, которые должны были льстиво зазывать каждого, но достаточно было, чтобы стало известным, что я буду говорить. Затем, не дожидаясь восхода солнца, они наполнили сенат, и тогда впервые он показался недостаточным, так что я осведомлялся, пришел ли кто, а слуга доложил, что некоторые и ночевали. 88. В то время, как дядя вводил меня с трепетом, сам я следовал за ним с улыбкой, так как судьба внушила мне отвагу и, гладя на толпу, как Ахилл на оружие, я наслаждался, поразив этим еще раньше, чем стал говорить. Но как достойным образом описать мне слезы, последовавшие за прологом, который многие выучили наизусть до ухода, о неистовстве, разразившемся вслед за второю частью речи! Не было никого, кто во вскакивании с места и всевозможных проявлениях восторга не отрекался бы от своей старости, своей природной медлительности, немощности, но и те, кому по болезни ног труд стоять, стояли и, когда я их усаживал, заявляли, что речь того им не дозволяет и, прервав ее просьбами, просили императора вернуть меня моим близким. 89. Так поступая, пока не утомились, они снова перешли к речи, объявляя счастливыми и меня, и себя, меня по искусству моей речи, себя, как радующихся достоинству сограждан, прекрасно делом уличив тщету известного изречения, показав, что зависть членов одного и того же отечества, к счастью друг друга, не представляет непременного правила. Не более светлым для Агамемнона был день взятия Трои, чем для меня этот, в который я получил то, что описал. Они и на пути моем в баню шли за мною, желая каждый прикоснуться ко мне.
90. Был здесь некто финикиец родом, которого высоко ценили за это искусство, сын софиста, внук софиста, и самый почет, каким он пользовался, истекал не менее от этого, чем от его искусства. Он получил по закону летний отпуск и отбыл домой, но когда были произнесены мною речи и все уходили, к нему посылают письмо, требующее, чтобы он поскорее принял начальство над юношами, так как они увлечены. «Если же промедлишь», гласило письмо, «ты явишься в опустевшую школу. Так Орфей, уходя, уведет всех с собою» [31] 91. И он тотчас явился, покину в в летнюю пору жену и дом, и увидав меня бледного и худого, что мне причинило болезнь, — дело в том, что во время моей декламации меня застигла болезнь—, заявил о своем сожалении, но борьбу начал и, как не ознакомившейся с моим искусством, уверяет, что одержит надо мною верх, и, сказав это, винил тех, кто за ним послали. Так пренебрегал мною и попирал лежачего тот, который постоянно состязался сам с собою, и, ухватившись за меня, потащил во дворец, требуя борьбы. Λ я, увидав государя, которого почтил бы, если бы он и не просил речи, теперь по его просьбе преподнес ему слово, угостив город иною речью, «слава коей теперь достигаешь небес». 92. Плача, покидал я плачущих, не плакали только люди высшего общества [32], но и обещали дать мне важное положение, если решусь жить у них. А мне важнее того важного положения, какое они обещали, было жить дома.