{2 Что это случилось, когда Либанию было 20 лет от роду, видна из ер. 639. Анаколуф в тексте.}
11. Итак, когда в душе образовался запас произведений, людей, могуществом своего слова больше всех прочих вызывавших общее восхищение, и меня потянуло в действительной жизни..., а был у меня друг, каппадокиец, некто Ясион, поздно приступившей к риторике, но в своем трудолюбии обретавший удовольствие не менее кого-либо другого, — этот Ясион чуть не ежедневно рассказывал мне о том, что слыхал от людей старшего поколения об Афинах и тамошней деятельности, сообщая о каких то Каллиниках и Тлеполемах и мощи слова немалого числе других софистов и о речах, в каких они одерживали победы друг над другом или терпели поражения. Под влиянием этих рассказов душой моей овладевало горячее желание посетить этот город, 12. Об этом заявить, что мне надо отправиться в морское путешествие, я намеревался позднее, а между тем, так как молва о трудах моих распространялась по городу и о моей скромности согласной с возрастом, — о скромности я говорю смело, потому что еще живы свидетели, которые при вашем желании встанут и засвидетельствуют, — я вижу немало их, здесь сидящих, — скромность эта была неприступна, не вследствие охраны и страха перед педагогами, которых сиротское мое положение естественно делало слабыми, а вследствие предусмотрительности судьбы, благодаря коей я и сам был себе стражем, и других охранял и прекращал предосудительные забавы, какими увлекались многие из юношей, бросив занятия красноречием, — так как, говорю я, весь город был полон молвою об обоих моих добрых качествах, отцы, у которых, подрастали девицы, через посредство обоих дядей моих приступали ко мне, один другого опережая количеством приданого, «но мое сердце не склонялось отнюдь на это», я полагаю даже, по примеру Одиссея, я пренебрег бы ради дыма Афин и божественным браком.
13. Итак мать плакала и даже слышать не хотела об этом деле, а из дядей старший считал нужным помочь ей, а мне велел отказаться от невозможного, так как он не позволит того, как бы сильно, я не желал. А когда младший устроил Олимпии Зевсу, а я уступил принуждению, божество наказует город, а скорее всю страну смертью Панольбия, таково было имя старшего из дядей, а так как мать не могла уже в той же степени подействовать слезами на другого — Фасганий не был способен уступить жалости, если она была во вред, — он убеждает ее снести недолговременную печаль, обещающую большие плоды, а мне открывает ворота.
14. В том, что сказано, ясно, что счастливо, и что не таково. Уже выехав, я тогда только вое чувствовал, как тяжко покидать родных. Итак я удалялся в слезах и горе, часто обращаясь назад в тоскливом желании увидать стены города. До Тиан слезы, отсюда слезы с жаром. В борьбе между двумя желаниями чувство стыда в соединении с одним из них перевесило па сторону последнего, так что приходилось продолжать путь недужному. В недуге, возраставшем от путешествия, переправляюсь через Босфор, мало чем отличаясь от трупа, и с мулами приключилось то же, а тот, на кого я возлагал надежды, что он отправит меня к Афине на царской колеснице, тот потерял эту свою великую силу и, во всем прочем оказывая мне гостеприимство с полною готовностью, заявил, что этого одного сделать не в состоянии. 15. А я глядел на море, уже замкнутое для судов временем года, но встретившись с одним известным кормчим, и помянув о плате, без труда убеждаю и, взошедши на корабль, ехал с удовольствием, так как застал Посидона благоприятным, и проплыв мимо Перинфа, Ройтея и Сигея и взирая с палубы на претерпевший страшнейшее бедствие город Приама, миновал Эгейское море, воспользовавшись ветром не хуже Нестора, так что невозможность услуги мне моего гостеприимного хозяина оказалась мне к выгоде. 16. Прибыв в Герест, затем в какую то гавань афинян, где я заночевал, на следующий день я был в городе и в руках, тех, в чьих быть не желал бы, затем на следующий день опять в руках других, в каких быть тоже не желал. А того, в расчете на чье руководство я явился, того я даже увидать не мог, чуть не в кувшине запертый, как у них бывает с приезжими юношами. Разлученные, мы громко протестовали, софист, лишаемый меня, я его. А тем, кто мною владели, не было никакого дела до крика, но меня стерегли, словно Аристодема сирийца, до дачи мною клятвы. Уже после того как я поклялся, что удовлетворюсь настоящими требованиями, кто то отворяет мне дверь, и я слушал одного немедленно в качестве ученика, а двух других согласно порядку, существующему для декламаций. 17. Рукоплескания поднялись сильные, для введения в обман тех, что тогда явились в первый раз, я же замечал, что явился на совсем неважное исполнение, так как власть над юношами захвачена людьми, недалеко от них ушедшими. А меня признали виновным перед Афинами и обязанным ответом за то, что не восхищаюсь руководителями. С трудом успокаиваю я гнев их, заявив, что восхищаюсь молча, но что болезненное мое состояние мешает мне кричать; а когда мои речи начала делаться достоянием публики в списках и другим путем, было признано, что с моей стороны естественно было не восхищаться.