ТРЮФФЕЛЬ. Что ж, я доволен, что хоть так. Но позвольте же, однако, поинтересоваться: а что же мешало вам выполнить взятые на себя обязательства в срок?
Автор подавленно молчит.
Быть может, у вас были какие-то уважительные причины, подтверждённые больничными листами, справками?
Автор отрицательно мотает головою. Молчит.
Пребываете ли вы и ваше семейство в добром здравии? Как матушка, супруга ваша − Татьяна Борисовна, дети — сын Виктор и дочь Алевтина?
АВТОР. Спасибо. В этом смысле у меня всё хорошо.
ТРЮФФЕЛЬ. Приятно слышать. Как видите, я выполняю всё, что обещал. Делаю всё, чтобы облегчить вам отбывание вашего срока на этом свете. (Оживляется, грозит пальцем.) Ах вы хитрец! Ведь вы специально попались мне на глаза ещё, когда вы только-только появлялись на свет. Вы тогда сразу же задохнулись, вылезая в этот мир вперёд ногами. И уже − почти умерли. Но втайне, − и не без основания! − рассчитывали, что я этого так не оставлю… Как сейчас вижу: дело было в Новочеркасске! Я тогда сразу же уловил ваш намёк и в ту же секунду надоумил старенькую акушерку сделать вам искусственное дыхание. Я понял: этот малыш сможет ещё сослужить нашему ведомству хорошую службу.
АВТОР. Вы, видимо, ошиблись. Вряд ли я смогу быть вам чем-нибудь полезен. Но − в любом случае: спасибо.
ТРЮФФЕЛЬ. А сколько раз вы в своей жизни тонули? С детства умеете плавать, но всё время тонете и тонете. И каждый раз − молча. Хотя кругом бывает обычно полным-полно народу. Почему вы не зовёте на помощь, когда тонете?
АВТОР. Не люблю отвлекать людей по пустякам.
ТРЮФФЕЛЬ. Ах, вот как! А я думал − это у вас от гордости. И каждый раз я молча и незаметно, дабы не повредить вашему самолюбию, приходил вам на помощь и не давал вам захлебнуться и утонуть. И вот: вы живёте.
АВТОР. Вы хотели сказать: "И вот, вы продолжаете отбывать свой срок", не так ли? Поверьте, Мефодий Исаевич, я безмерно благодарен вам за всё. Я постоянно чувствую на себе вашу заботу.
ТРЮФФЕЛЬ. Вот видите как! А ведь главный закон этой жизни таков: ты − мне, я − тебе. Я для вас стараюсь, делаю всё от меня зависящее!.. (С ужасом спохватывается.) А впрочем: всё ли? Ведь вы же совершенно не знакомы с "презренным"… хе-хе, то есть, я хотел сказать, с благословенным металлом, а также и с прямоугольными листками бумаги, издающими мелодичный, волшебный хруст, когда их пересчитываешь пальчиками. (Показывает, как бы он это делал, с каким бы аппетитом он слюнявил пальцы, и как бы они у него при этом тряслись. Заливается хихиканьем, но внезапно делается очень серьёзным.) Как насчёт того, чтобы такое знакомство всё-таки состоялось? И чтобы это было основательное знакомство, а не легкомысленное − познакомились и разошлись? (Трясёт кулаками, изображая основательность. И глядит на автора исподлобья.) А? Так как же?
АВТОР. Идите вы к чёрту со своими металлами и бумажками!!!
ТРЮФФЕЛЬ. Ша! Ша! (Защищается ладонями от страшных слов.) Зачем же так резко? И о самом священном?
АВТОР. Для вас священном, а не для меня. Не собираюсь я перед вами унижаться и клянчить у вас помощи. Как-нибудь и сам перебьюсь. Бог даст − заработаю себе на жизнь.
ТРЮФФЕЛЬ. Если даст. А если не даст?
Автор молчит.
Ну а может быть, вам нужно что-нибудь по части снабженческой? Вмиг достану всё, что угодно.
Автор молчит − на фоне посторонних звуков из соседних квартир.
Ну, хотя бы в чём-нибудь я могу оказать вам содействие или нет?
АВТОР. Даже и не знаю. Вроде ничего мне такого особенно и не нужно. У меня тут полный комфорт − шутка ли сказать: ТРЁХкомнатная квартира!
ТРЮФФЕЛЬ. О да! О да!
Вежливо и выжидательно молчит. Молчит и автор − думает, нужно ли ему о чём-нибудь просить своего странного гостя. А посторонние звуки тем временем усиливаются.
АВТОР. Впрочем, если вам не трудно…
ТРЮФФЕЛЬ. Ну-ну! Не стесняйтесь!
АВТОР. В этом доме − тишина в большом дефиците. В прошлом году, когда я только переехал сюда, меня поначалу поразили жуткие вопли и стоны в соседних квартирах. Там постоянно кто-то кого-то душит, лупит головою об стенку; там бьют посуду и рубят мебель, а на следующее утро эти люди выходят из дому целыми и невредимыми, спокойными и улыбающимися; и каким-то таинственным образом не переводятся в квартирах нашего дома ни мебель, ни посуда, ни живые люди. Сколько было, столько и остаётся.