Виола не отрывала от него взгляда, но Хэл сохранял на лице спокойствие, надеясь убедить ее, что ничего страшного не произойдет. Она никогда не видела, как Старик наказывает его.
– Позволь мне забрать Гомера, – сдалась она наконец.
Старик недовольно буркнул, но впервые ничего не сказал насчет сентиментальной слабости, и Хэл передал Виоле маленькое тельце.
– Бедный Гомер… – Виола заплакала.
– А ну идем! – Мать схватила Виолу за руку и потащила вон из комнаты.
– Это выше моего разумения, – с тихой угрозой в голосе произнес Старик. – Ну как можно быть таким сопляком! Ты потеряешь всю свою команду, если будешь лить слезы над каждой царапиной корабельного талисмана.
От оскорбления на скулах Хэла заиграли желваки, но он счел разумным смолчать. Слова лишь усилят отцовский гнев. Старик не знал пощады, когда в его руках оказывалась трость или веревка, как и подобает человеку, воспитанному в жестких традициях флотской дисциплины. Сына он предпочитал охаживать тростью, чтобы, по его собственному выражению, не тревожить в доме женщин. Наносимые тростью удары получались бесшумными и достаточно болезненными.
Повисла пауза, и вдруг губы отца дрогнули.
– Марш в свою комнату, мистер.
Хэл подчинился приказу; отец следовал за ним по пятам. Комната выглядела безукоризненно опрятной для любого придирчивого глаза, и на ее фоне внешний вид Хэла являл разительный контраст.
– Смирно! – рявкнул Старик.
Хэл вытянулся в струнку и замер, его грудь тяжело и часто вздымалась. Теперь, когда Виола находилась в безопасности, страх почти прошел, но его заменила неконтролируемая ярость.
– Пытаетесь корчить из себя моряка? – усмехнулся Старик. – В своем рванье вы бы не выдержали инспекции и слепого капеллана. Вам есть что сказать в свою защиту, мистер?
– Что мне это даст? Вы уже осудили меня и вынесли приговор, – ответил Хэл, теряя самообладание. – Вас ничуть не заботит, что я хочу быть штурманом, а не флотским офицером. Вы хотите, чтобы я стал вашей точной копией – чисто выбритым задирой, как все Линдсей.
– Такты еще смеешь мне грубить, паршивец! – Ричард ударил его по лицу, и Хэл ответил ударом в челюсть. Старик слегка покачнулся и выпучил глаза, а потом обрушился на сына со всей силой, на которую только был способен. Теперь Хэл в очередной раз убедился, что во время службы на флоте отец не только стоял на вахте, но, вероятно, принимал участие в многочисленных портовых потасовках, пока не женился на матери и не переехал в Цинциннати.
Две минуты спустя Хэл лежал ничком на кровати с привязанными к спинкам руками и ногами, но продолжал сопротивляться, осыпая отца ругательствами, которым научился, исследуя темные закоулки Цинциннати.
Старик сунул в рот Хэлу кожаный ремень и застегнул его на затылке, потом стянул с него штаны до колен и, задрав вверх рубаху, оголил спину и плечи.
В душе Хэла вновь пробудился ужас, внушенный прежними наказаниями, и он удвоил ярость сопротивления. Ему не было стыдно – ведь он дрался за Гомера и оплакивал его, своего друга, который отлично знал и любил Хэла.
С красным от ярости лицом Старик отступил на шаг и протянул руку за тростью, которую держал в комнате сына специально для этих целей.
– Клянусь Богом, я научу вас, как подобает вести себя со старшими, мистер, и вы научитесь дисциплине, чтобы командовать матросами и растить сыновей, сколько бы мне ни понадобилось времени, чтобы вбить это в вашу тупую голову.
Генри занес трость, и Хэл увидел себя в маленьком зеркале, висевшем на уровне груди. Он выглядел точь-в-точь как отец – с пылающим лицом и сверкающими глазами.
Старик резко опустил трость на его ягодицы, и Хэл ощутил знакомый двойной взрыв боли – сначала от силы удара, потом от жгучего жжения.
Хэл ожидал, что отец, как всегда, сделает паузу, чтобы растянуть его страдания, но второй удар последовал сразу за первым, усилив остроту боли.
В его сознании блеснула вспышкой мысль, что на этот раз отец не объявил количество ударов, как делал обычно. Старик избивал его как безумный, без устали охаживая палкой и проклиная упрямство Хэла и его несостоятельность как сына.
Хэл закрыл глаза и пообещал Всевышнему, что, если выживет, никогда не будет иметь собственных детей. Задыхаясь, он боролся с волнами боли сколько мог, но в конце концов потерял сознание.
Когда позже Хэл пришел в себя, то обнаружил, что его руки и ноги свободны, но одежда по-прежнему в беспорядке. Он попробовал перевернуться, но от резкой боли, пронзившей тело, вскрикнул и зажал рот одеялом. Не справившись с болью, он снова впал в беспамятство. Когда он вновь очнулся, рядом плакала Виола. Хэл попытался что-то сказать, но вместо членораздельного звука из его горла вылетел лишь невнятный хрип.
Он снова сделал попытку пошевелиться и ощутил, как на его руку легла маленькая ладошка.
– Лежи спокойно, Хэл, тебе нельзя двигаться, пока твоя спина не подживет. – Ее голос дрожал от слез. – Позволь мне за тобой поухаживать.
Виола начала осторожно обмывать его спину, и Хэл зарылся лицом в подушку, чтобы заглушить крики. От очередного прикосновения полотенца его накрыла новая волна боли, и он опять отключился.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Хэл вернулся к реальности. Виола уже обмывала область под коленями, которые, к счастью, не пострадали.
– Ты не должна была видеть меня таким, – произнес он едва слышно.
– Больше некому о тебе позаботиться. Отец… – Виола запнулась, а когда продолжила, ее голос дрожал: – Они с матерью и Джульеттой уехали в Луисвилл. Перед отъездом отец сказал, что Обадая тобой займется, но Обадая до завтрашнего вечера пробудет на ферме. Я не могла позволить тебе ждать так долго, поэтому стащила ключ и пришла… Я рада, что сделала это.
– Спасибо. – Хэл застонал от нового приступа боли.
– Хэл, что мы будем теперь делать? Может, мне пригласить врача?
– Не стоит. Он обзовет меня сопляком, скажет, что отец имеет право учить сына, и откажется помогать без отцовского разрешения. Так, во всяком случае, он говорил раньше, когда отец избил меня за то, что я не выучил спряжение латинских глаголов.
– Отец не имеет права калечить тебя! – возмутилась Виола. – Я научилась кое-чему у Ребекки и слушала рабов на плантации дедушки, но как лечить такое, не знаю.
– От этого я не умру, не бойся. Виола колебалась.
– Если до возвращения Обадаи у тебя начнется горячка, я все-таки вызову доктора.
Хэл пробормотал что-то, и она восприняла это как согласие.
– Он и раньше тебя бил, да?
Хэл молчал, не желая говорить правду. Его спина скажет за него.
– Будь он проклят!
– Виола!
– Это не проклятие, это пожелание, – упрямо сказала сестра; ее руки порхали над ним легкие, как крылья ангела. – Может, он и великий судовладелец, но воспитывать тебя не умеет. Тебе нужно уйти.
– А что станет с тобой, если я уйду? Джульетта покинет дом, как только найдет себе богатого мужа, и тогда некому будет тебя защищать.
– Обо мне не беспокойся, я знаю, как не навлечь на себя беду.
Боль стала непереносимой, и Хэл заскрежетал зубами.
– У тебя есть деньги? – спросила Виола спокойно, словно они обсуждали покупку конфет.
– Нет. Отец отобрал мое содержание за последние полгода.
– Я могу дать тебе пятьдесят долларов, которые получила от бабушки Линдсей за ноты; этого тебе хватит, чтобы добраться до Индепенденса и продержаться первое время. Река Миссури далеко отсюда, он не станет искать тебя там.
– Я не возьму твои деньги!
– Хэл, я не могу просто стоять и смотреть. Когда-нибудь он убьет тебя или ты убьешь его.
Хэл не мог не согласиться с ее предсказанием.
– Я верну.
– Не надо. Береги себя и напиши мне, когда представится возможность.
– Я сделаю для тебя все, что смогу. Сестра поцеловала его в макушку.
Тогда он подвел Виолу, и она вышла замуж за Росса. Сознание своей неудачи разъедало душу Хэла сильнее, чем трость отца калечила спину.
– Хэл, мой дорогой мальчик, – проворковал за спиной женский голос.