— Тогда, может, Гугу? — ему это кажется очень… нежным и милым. Парню правда не хочется, чтобы сейчас младший выглядел так. Не хочет, чтобы он сходил с ума из-за сестры и этого проклятого серийного убийцы, из-за которого страдает годами, десятилетиями. Чон никак не реагирует, только мычит что-то вроде: «Как хочешь». — Гугу, посмотри на меня. Пожалуйста. Гугу… Ты не можешь отдать это дело кому-то другому? Перенаправить его на других коллег… — Тэхён ловит на себе почти что безумный взгляд младшего, но не отступает, не зажимается. За последнее время он значительно окреп, и теперь он уже не тот, кем был. Не тот испуганный мальчишка, только очнувшийся после комы, потерявший половину своих воспоминаний. Он уже взрослый молодой человек за двадцать, к которому воспоминания возвращаются благодаря методикам Хиджин. Он помнит одного мутного человека, слабо, лишь силуэтами, не может ещё собрать полный образ и личность, но его не отпускает ощущение, что всё, что происходит сейчас с Гуком — дежавю. И это заставляет его бояться: вдруг с Чонгуком произойдёт то же, что и с ним? Терять парня ему очень не хочется.
— Исключено, Тэхён. Он тот, кто знает все ответы, и он тот, кто должен умереть. От моих рук. Я просто так не отпущу его, даже если он станет мой последней целью в этой жизни, — слабо, едва слышно рассказывает он, чтобы его не услышала мама.
— Кто он? Расскажи мне об этом деле, Гугу, я имею право знать, я всё ещё являюсь сотрудником полиции, — гордо подняв подбородок, отвечает парень. Чонгук скептически усмехается и поднимает бровь.
— Фактически, тебя уже хотят снять с должности, просто оттягивают этот момент максимально, знаешь, до последнего. Так что права у тебя нет, Тэхён, прости, — брюнет встаёт с дивана и хочет пойти к маме, но Ким хватает его за рукав рубашки и сажает обратно, поворачивает лицом к себе. Его ладони крепко стискивают его впалые щёки и не дают отвернуться. Чонгук дёргается, хочет скинуть с себя чужие руки, но красноволосый снова говорит:
— Прошу тебя, хватит. Я… переживаю, — сглотнув, шепчет он, с грустью в глазах смотрят парню в душу. Так, что мурашки бегают по телу и внутри сворачивается непонятное, не особо приятное, противоречивое чувство. — Переживаю за тебя. Я не хочу, чтобы ты пострадал ещё больше, Гугу.
Чон ещё сильнее хочет увернуться, отсесть, потому что ему некомфортно, неловко и вообще всё это выглядит странно. Они никак не объяснят это матери, если та внезапно заявится в гостиную, чтобы предложить им выпить чай с успокоительным. Но Ким не даёт ему придумать что-то, потому что… он вдруг оказывается так близко, как никогда прежде. Разве что Чонгук думает о том, как они сталкивались лбами, рыча друг на друга, как два агрессивных питбуля, готовые разорвать врага в клочья. Но сейчас… всё не так. Потому что Гук в карих глазах напротив действительно видит печаль и переживание. У него ладони потеют от близости, сердце стучит, и это больно, психолог хмурится и снова пытается сделать шаг назад, но теперь Тэхён на два шага впереди, потому что он, наконец, целует.
Если бы Чонгук стоял, у него бы ушла земля из-под ног, потому что это ощущается слишком нереально. Словно очередной сон, и он не знает, к какому типу его относить, потому что таких у него ещё не было. У него дрожат руки, а у Тэхёна ресницы, ведь он жмурит глаза, чтобы не видеть себя в отражении чужих карих. У Кима губы сухие, солёные от слёз, искусанные. Отстраняется он так же внезапно, как и льнёт, и снова даёт возможность взглянуть в свои яркие глаза, которые напоминают Чонгуку о море того самого лета две тысячи шестнадцатого года, когда всё было хорошо.
— Ты… — брюнет качает головой и опускает взгляд; длинные, тонкие руки старшего опускаются ему на плечи и несильно сжимают. — Ты делаешь это для того, чтобы разжалобить меня? Это ведь твоя цель? Я не выдам тебе информацию, Тэхён.
— Гугу, не будь дураком, — едва может выдавить из себя красноволосый. Его бледная кожа местами покрывается алыми пятнами от внутреннего смущения и диссонанса. Гук, к слову, выглядит так же. — Ты знаешь, что происходит.
— Прекрати. Мы… поговорим об этом дома, — хмыкает он, когда видит, что в гостиную наконец заходит мама. В этот раз он безумно благодарен ей за то, что она нарушает его личное пространство размером с юпитер. Женщина приготовила чай, две чашки расставляет на небольшом столике, чтобы парни выпили. Напиток Гука пахнет так, словно это не чай с успокоительным, а успокоительное с чаем. — Мам, — зовёт брюнет, убрав чашку обратно. — Ко мне приходила Чо Миён.
— О, прелестная женщина, правда? — немного нервно отвечает она, присаживаясь в кресло рядышком. Грузное чёрное платье плещется по её уставшим ногам.
— Она сказала, что ты была вооружена, — и он протягивает ей ладонь вместо тысячи мольб, просьб или приказов. Женщина тяжело вздыхает и поднимает подушку с кресла, достаёт оттуда револьвер и вкладывает его в руку сына.
— Жалкая мелкая болтушка…
— Она беспокоилась о тебе, как и я, — сверкая глазами, он рассматривает оружие и убирает его на стол, чтобы потом отдать в участок на хранение и определение дальнейшего использования. — Это опасно, мам. Знаешь, что ещё опасно? Серийный убийца. Именно поэтому полицейские весь день следили за домом. Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя на произвол судьбы?
— Почему ты не сказал мне? — возмущается она, вскидывая брови и сжимая кулаки, красивый маникюр впивается в нежную кожу.
— Ты бы отослала их. Если ты боишься оставаться здесь, может, поживёшь в «Лотте», пока всё не закончится? — несмотря на то, что этот разговор явно не для ушей Тэхёна, они не собираются останавливаться. Сейчас для них двоих тут больше никого не существует: только они и их бесконечная перепалка.
— Знаешь… — она откидывается на спинку кресла. — Ким владели этим районом, когда здесь ещё ничего не было. Купили его за деньги, которые получали, снаряжая китайских солдатов. Хорошая инвестиция, как оказалось, всего на несколько недель. Мой прапрапрадедушка построил этот дом в тысяча восемьсот семьдесят первом году, и с тех пор здесь жили все Чоны. Здесь построили многоэтажный дом, но выделили нам лучшую квартиру ещё в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, — её голос повышается с каждым предложением, и Гук хмурится, потому что бьёт по ушам. — Я не позволила Джихёку запятнать этот дом, несмотря на то, кем он был, и меня отсюда не выгонят. Это мой дом. Я не хочу в отель, я не хочу жить под постоянным наблюдением. Я хочу жить нормальной жизнью, чтобы меня не преследовал призрак твоего отца.
— …Я тоже этого хочу, — утвердительно кивает младший. — Не могу тебе обещать этого, зато обещаю, что не остановлюсь, пока не поймаю Свалочника. Ты не должна жить в страхе, — ему звонит телефон и он тянется за ним в карман. — Это Намджун, я должен ответить. Есть новости? — спрашивает он, приложив телефон к уху.
— Парень, лучше услышать это сначала от меня. Твои старые приятели из NIA взяли дело Ёнбина, — докладывает ему мужчина. — И они очень ясно дали понять, что ты отстранён от дела. Как и мы все.
— Они не могут нас отстранить!
— Ещё как могут. За дело взялись федералы, и ты им не очень нравишься.
Гук бросает трубку и смотрит на маму, потом переводит взгляд на револьвер, лежащий на столе и бликующий в свете ламп.
— Что случилось?
— Может, тебе всё-таки стоит оставить его.
◎ ◍ ◎
— Нет!
Чонгук подрывается на постели и валится на пол, ударившись больно коленями о дерево и задев головой тумбочку. В голову бьёт, словно в колокол, лёгкие взрываются от недостатка кислорода, дышать практически невозможно. В глазах стоят слёзы, но он не обращает ни на что внимания, перед взором стоят красочные кадры, в них всё подряд, все кошмары соединяются в один, самый насыщенный. Он осматривает свою спальню, тёмную, хотя засыпает он утром, и очень просторную, огромную. У противоположной стены от него находится огромный стеллаж для сервиза, стеклянный, сияющий, но внутри не посуда, а огромное количество оружия: топоры, стиллеты, охотничьи ножи, тесаки, катаны. И рядом спиной к нему стоит неизвестная девушка. Она медленно открывает прозрачные дверцы.
— Кто вы? Что вы здесь делаете? — она медленно, бережно вынимает катану из стеллажа, лезвие опасно выскальзывает наружу, светится, как неоновое, в этом погружённом во тьму помещении. — Это… японская катана семнадцатого века… Она очень дорогая, — девушка молча поворачивается к нему и медленно босыми ногами по деревянному паркету, Чонгук поднимается на негнущиеся ноги, забирается обратно на кровать. Кончик меча скользит по полу, оставляя после себя след. — И острая. Я всё ещё сплю?