Он дотягивается до держателя ножей, хватает один наугад и начинает размахивать перед собой, пытаясь как-нибудь задеть это чудовище, потому что воздуха уже не хватает катастрофически.
— Что ты делаешь?! Боже мой, Гугу, проснись! — знакомый низкий голос повышается от страха, Чонгук словно выходит из транса и видит, как лезвие сверкает в ночи, а Тэхён падает на пол и отсаживается подальше, к задней стороне спинки дивана, поджав под себя ноги и смотря ошарашенно. Разумеется, ведь его сейчас чуть не убивают. Он часто дышит, прижимает раскрытую ладонь к груди и выглядит как жертва, загнанная в угол безумным психом. Так и есть?
— Прости… — Чонгук так потерян в своих чувствах и эмоциях, что ноги еле держат его, а голова кружится. Сейчас он чуть не совершает самую страшную ошибку в мире, и нож из его рук падает на пол, втыкаясь остриём в напольное покрытие, качаясь ритмично из стороны в сторону. — Прости меня, хён…
◎ ◍ ◎
Ha Hyun Woo — Stone Block
Общежитие со стороны выглядит отвратительно, и Тао уверен, что внутри всё так же. Так же бегают крысы, так же обвисают гниющие доски, такие же заплесневелые окна, ржавое железо. Он стоит, диким псом впериваясь взглядом в тёмные, отражающие окна, пока Усок за его спиной закрывает дверцы своего автомобиля, приказав стоять смирно. Ему не говорят ровным счётом ничего. Ничего из того, чтобы он понял, в порядке Ёнхи или нет. Его руки плотно связывают простой бечёвкой за спиной, чтобы он не мог ими двигать, сопротивляться, и это ему совершенно не нравится, но он не собирается идти против правил. Его сопротивление отражается зеркалом на девушке.
— Как тебе твоё новое жильё? Симпатично, правда? — с усмешкой, нескрываемой издёвкой шепчет на ухо Усок и толкает его вперёд, заставляя подниматься по ветхим, мокрым, старым ступенькам на второй этаж. Кажется, что доски прямо сейчас провалятся под ним. Они подходят к одной из квартир, в которые можно зайти с улицы, веранда засыпана снегом от и до.
— Она в порядке? — напрямую рыкает китаец, за что его плечо крепко, до боли в костях стискивают, заставляют проглотить язык на ближайшее время. Усок не отвечает; толкает дверь ногой, снег с козырька падает плотной пудрой. Внутри так же холодно, как и снаружи, а ещё очень грязно, пыльно и омерзительно пахнет. На кухне сидят Суран и Чонин, которые сразу поднимают взгляд на вошедших.
— Сколько я, блять, раз просила открывать дверь руками?! Я тебе эти ноги оторву вместе с задницей! — девушка тушит сигарету об обеденный стол.
— Где Ёнхи? — агрессивно дёрнув плечом и вырвавшись из чужой хватки, снова спрашивает Цзы. Его чёрные волосы, мокрые от снега, прилипают ко лбу, скрывают один глаз, но и без того видно, что он на грани.
— Так ты шавка Сокджина, да? — Тао хочет ответить ей, зарычать, но не успевает: ему со всей силы всекают по лицу, так, что кожа моментально краснеет, покрывается пятнами, а в ушах звенит. Доберман подбирает слюни, облизывает губы и снова сверкает взглядом. — Не смей кидаться, иначе я убью тебя. У тебя нет здесь силы. Брось его к девчонке, — приказывает девушка, смотря на Усока и указывая в сторону далеко не спальни. Чон поднимает бровь. — Что? Она задрала меня, вот и сидит теперь там. Не сдохнет раньше времени, не срись.
У усмехается, пожимает плечами и, схватив китайца за шкирку, отводит его к лестнице вниз, открывает скрипучую дверь в тёмную комнату и швыряет туда нового пленника. Дверь закрывается сразу, а вместе с ней исчезает та крошечная полоска света, позволяющая видеть хоть что-то. Но её глаза он видит сразу: испуганные, широко раскрытые, и даже в такой темноте он видит её слабый силуэт на полу. Она дрожит и, кажется, абсолютно в невменяемом состоянии.
— Ёнхи… — шепчет он, делая несколько шагов к ней, но девушка вскрикивает, пытается сесть дальше, прижимается к самому углу, и даже паутина в волосах её не пугает.
— Не подходи ко мне! Ты убийца! Ты обманывал меня для того, чтобы убить, всю мою семью… Ты! Я ненавижу тебя! — срываясь на истеричный вопль, кричит она, и слёзы брызгают из глаз, но она не трогает лицо, не вытирает их, сжимая кулаки на пыльном полу. Вегугин внимательно следит глазами за стремительно скатывающимися хрусталиками слёз.
— Ты… знаешь, — он чувствует себя задетым за живое, опустошённым и… виноватым. Очень виноватым. Перед глазами активно бегает мозаика воспоминаний их двоих, он вспоминает всех, кого знает в жизни, но… оказывается, что только Ёнхи относится к нему искренне. Не скрывая настоящих чувств и эмоций, относится к нему, как к равному, когда он ей безразмерно врёт. Всегда. И теперь она знает об этом. — Я не могу по-другому. Это моя работа.
— Ты монстр! Монстр! Я хочу, чтобы ты сдох! Умри, умри, умри! — голос срывается на хрип, а её трясёт, словно в агонии, только пена у рта не идёт. Тао опускается на колени и чувствует, как его пробивают разряды тока вперемешку с противными липкими мурашками. Он чувствует себя хуже, чем когда стоит на коленях перед Сокджином. Слова в его мыслях вяжут язык, оседая на нём репейником, он никак не может заставить себя сказать их, стоит, стирая колени о грубый бетон, мелкие камни вгрызаются в коленные чашечки. Больно. Ей тоже больно. Она терпит, и он терпит. Китаец смотрит вниз, слушая угрозы и оскорбления, и только когда становятся слышны редкие всхлипывания, поднимает взгляд. Смотрит исподлобья, не решаясь на большее. Сильный, независимый, гордый доберман обратно становится жалким щенком. Он хочет произнести то самое, но от осознания разум бьёт тревогу. Он смотрит долго, непрерывно, немигающе, пока Ёнхи вытирает слёзы и размазывает грязь по лицу. Цзы сглатывает.
Больно.
Ей тоже.
Она терпит.
И он будет.
— Прости меня, Ёнхи.
Суран смеётся — это так глупо. Они все слышат вой из подвала, и они все абсолютно безразлично к этому относятся, кроме, наверное, Чонина: ему жаль. Очень жаль. Но не в его силах что-либо изменить.
— Хёнсока уже устранили? — интересуется Усок, смотря на своих «коллег по работе». Мужчины, которые помогают им в таком нелёгком деле, стоят на кухне.
— Устранили, его никто не найдёт. Он больше никак не связан ни с полицией, ни с NIA. Нет причин волноваться, — говорит один, чьё имя до сих пор неизвестно никому, кроме этого Чон Усока. Да и, на самом деле, им всем глубоко похуй, кто им помогает. Особенно Суран, которая затаивает за эти дни глубокую обиду на Сокджина. Почему? Причины может и не быть, просто сила убеждения — он тот, кто должен сдохнуть. Она выместит на нём всю свою злость и, может быть, получит одобрение полиции. Всё-таки самый опасный преступник Кореи будет убран, правда, не факт, что от этого её срок в тюрьме изменится.
— Субин?
— Ищем его след. Мы знаем, что он обучается в музыкальной школе в Каннаме, но его там ещё несколько дней никто не видел, и где он — неизвестно. Мы пробиваем его место жительства, но пока безрезультатно.
— Даю вам сутки. Нам как раз их хватит для того, чтобы разработать сногсшибательный план, — усмехается Усок, ловя на себе одобрительные взгляды присутствующих.
◎ ◍ ◎
Jungkook, Jimin — Mistletoe
Звонок от Намджуна, убийство, неразглашение. Чонгук прощается с утра с апатичным Тэхёном, виновато целует его в лоб и убегает на работу, оставив своему… парню наличные на некоторые нужды. Парень с утра выглядит просто ужасно, не разговаривает и никак старается не контактировать с парнем, но ничего поделать нельзя. Его уже ждут в отеле, который погрязает в атмосфере рождественского торжества, где люди ходят с счастливыми улыбками, дети радостно бегают по холлу, играя в догонялки, и никто, совершенно никто из них не догадывается о том, что на одном из этажей в спальне находят два трупа. Он совсем забывает, что сегодня тридцать первое декабря, канун всемирного Нового Года. Гук находит Намджуна, который стоит в сером пальто рядом с наряженной золотистой ёлкой.
— Прости, что позвонил тебе в Новый Год, — виновато улыбается он.
— Без проблем, — парень убирает передние пряди волос на уши и непринуждённо улыбается. — Я тут рождественские песни слушал. Специалистов и криминалистов нет?