— Оппа… — всхлипывает она и тянется руками к старшему за объятиями, и тот обнимает её. Возможно, становится жалко, возможно, не может позволить ребёнку плакать. Но по его задумчивому взгляду нельзя сказать, что он узнал её. Скорее, совсем наоборот. Он не может осознать тот факт, что ему двадцать семь, а не… сколько? Восемнадцать? Он во второй раз переживёт смерть родителей, знает ли парень вообще, что они мертвы, сообщили ли ему об это врачи, или умалчивают, чтобы состояние не ухудшилось? Чонгук не спрашивает, молчит, выходит в коридор и оставляет их одних. Джухён отлипает от брата и вытирает слёзы, а потом достаёт из рюкзака его любимое ванильное молоко в стеклянной бутылочке.
— О… ты знаешь, — шепчет он, слабо улыбаясь и принимая из её ручек напиток. «Ты правда моя сестра? Правда та кроха Джухён?» — спрашивает он у самого себя, снова поднимая взгляд на девочку. Она красивая, у неё на носу такая знакомая родинка, как у него, и если это действительно не какой-то сбой в матрице, то ему грустно. Грустно от того, что он ничего не помнит.
— Аджосси и Дженни-онни говорили, что ты болеешь. Как ты себя чувствуешь, оппа? — она садится на край койки и едва болтает ногами. Тэхён смотрит на её джинсы и милый свитер с вышитыми цветами по всему периметру, смотрит на расстёгнутую куртку болотного цвета.
— Хорошо… — он пожимает плечами и делает несколько глотков холодного молока. Он болел? Или так замаскировали его кому? Врачи рассказали обо всём, что произошло, даже поверхностно сказали, из-за чего так всё случилось. Сначала Ким отказывался в это верить, потому что всё звучит как бред сумасшедшего. Он, прокуратура, убийства? Это ведь немыслимо. Он всегда мечтал стать работником приюта и ухаживать за животными, почему же тогда его понесло не в ту степь? — Джухён… А наши родители? Почему ты пришла с Чонгуком, а не с мамой?
Взгляд малышки чернеет, она прекращает болтать ногами и неотрывно смотрит в глаза старшего брата. Ким нервно сглатывает, чувствуя себя униженным всего одним взглядом — наверное, он спрашивает о том, о чём не следует спрашивать. Но он уже не может отменить произнесённые слова, остаётся только ждать.
— Они погибли, оппа, — тихо отвечает она. — Разве ты не помнишь?
— Я… — он теряет дар речи, опускает взгляд и поджимает губы. — Не помню. Прости, Джухён, я ничего не помню. Последнее, что сохранилось в моей памяти — это… твоё рождение.
Девочка опускает голову, складывает руки на коленках и мрачно молчит, обдумывая признание Тэхёна. Ей никто не сказал об этом, не предупредил. Почему? Это так нечестно, она должна была знать заранее о том, что с её братом, он ведь единственный родной и близкий человек, что у неё остался, и то, даже он её не помнит. Ким закрывает глаза. Она теперь… одна?
— Прости, Джухён.
— Ты не виноват, оппа, — девочка вытирает мокрые глаза и поднимает на него взгляд. Ей хочется куда-нибудь в уединенное место, спрятаться и плакать, чтобы успокоиться. Хочется обнять своего любимого зайчика, которого ей подарил брат, уткнуться в его искусственную шёрстку и тихо плакать, раздумывая обо всём. Но даже зайчика у неё теперь нет, даже он погиб в этом жестоком мире.
— Я уверен, ты была самой прекрасной сестрёнкой, — он улыбается так неловко и виновато, Джухён может лишь кивнуть, извиниться и, оставив второе молоко с плиткой шоколада на тумбочке, выйти в коридор. Чонгук сидит на диванчике у окна в зале ожидания и не сразу замечает, как девочка выходит из палаты. Выглядит она рассерженной, и быстрые шаги в его сторону явно не несут за собой мирную беседу.
— Почему ты не сказал? Что он ничего не помнит? — спрашивает она, заламывая брови и уже не сдерживая потоки слёз. Сердце Гука непроизвольно сжимается, он открывает рот, но не находит подходящих слов, выходит только повторяющееся: «Я не…» — Он ведь единственный, кто у меня есть. Был…
Девочка закрывает ладонями лицо и несдержанно всхлипывает, старается быть бесшумной, но не получается: она рыдает навзрыд, и Гук только надеется, что Тэхён не услышит. Он собирается с мыслями, пробуждает в себе все нужные качества и аккуратно подходит к ней, садится на корточки. Осторожно принимает её в свои объятия и гладит по голове.
— Ты сейчас злишься на меня, я понимаю. Я пытался уберечь тебя от слёз, боялся, что ты очень сильно расстроишься, если узнаешь обо всём. Прости, хотя мне нет прощения. Ты должна была знать об этом, ведь ты его сестра, и ты его очень сильно любишь, — говорит он максимально спокойный голосом, действительно сожалея о том, что не сказал. Он догадывался, что она может так отреагировать. Джухён вцепляется в его плечи и прижимается лбом к шее, её слёзы мочат воротник пальто. — Мы будем часто навещать его. Врачи говорят, что если близкие и любимые люди приходят к тем, кто потерял память, то пациенты вскоре всё вспоминают. Или, по крайней мере, большинство воспоминаний к ним возвращаются. Давай не будем сдаваться сейчас? — спрашивает он. Ким мычит что-то нечленораздельное и судорожно вдыхает воздух, кашляет и вытирает мокрые щёки о пальто мужчины. Они вдвоём добьются того, что Тэхён всё вспомнит, каких усилий бы это не требовало.
◎ ◍ ◎
Чёрный хёндай паркуется у здания больницы поздним вечером, из него выходит женщина в костюме в серую клетку, с собранными в хвост русыми волосами, дорогое приталенное пальто расстёгнуто. Она важно и горделиво проходит внутрь больницы, подходит к регистратуре и кашляет в кулак, отвлекая заболтавшуюся по телефону сотрудницу. Девушка кладёт трубку и придвигается к стойке регистрации.
— Чем могу вам помочь?
— Могу я узнать, где лежит Пак Чимин? Я её двоюродная сестра, недавно прилетела из Вашингтона и сразу же примчалась к вам, чтобы встретиться с сестрёнкой, — безбожно врёт она, и непутёвая девушка диктует ей номер палаты и этаж. Сейчас в здании почти никого нет, только пара санитарок и редкие врачи, что делают обходы, но в большинстве своём они просиживают время в ординаторских за чашкой кофе и документами. Девушка находит нужную палату и заходит внутрь. Вместе с Чимин лежит ещё какая-то девушка, но сейчас она, кажется, спит. Ссадины на теле уже зажили, в местах огнестрельных ранений остаются шрамы, на руке ещё виднеется бледная розовая полоса, затянувшаяся блестящей плёнкой. Суран глядит на потолок, замечает камеру, направленную на две койки, и прислоняется к стене, чтобы не быть замеченной на них. Она достаёт из кармана липучую накладку и, проскользнув вдоль стены, взбирается на стул под камерой и накрывает линзу чёрной плотной тканью. — Вот так, — шепчет она и спускается на пол, надевает чёрные перчатки и становится у ничего не подозревающей Чимин. Хотя она, скорее всего, слышит всё прекрасно, только препятствовать не может. — Привет, Чимин-а. Как у тебя дела?
Она хрипло смеётся, обнажая ряд белоснежных зубов, и заботливо убирает светлые пряди волосы с её умиротворённого лица. Корни уже отросли, натуральный тёмный цвет показывается миру. Суран опускает взгляд на катетер, подключённый к вене, и осторожно, преувеличено бережно вынимает его, зажимает небольшое отверстие от него пальцем, скидывает прибор вниз. Он глухо бьётся о пол.
— Прости, но ты забрала у меня Юнги, малышка Чимми, — шепчет она, словно колыбель, и открепляет от лица девушки аппарат искусственной вентиляции лёгких, с отвращением вынимает трубку из её горла и бросает вещь на пол. Девушка начинает задыхаться, и Суран, улыбнувшись ей на прощание, уходит, пока соседка Чимин не проснулась от шума и пока охранник не пришёл, чтобы проверить работу камеры. Суран выходит через заднюю дверь во дворик и оттуда огибает больницу, стараясь избегать камер. Её мстительная натура наконец-то радуется и успокаивается, она накормила своих внутренних демонов, и душа её окропляется новыми чёрными пятнами. Девушка возвращается к своей машине и видит, как на капот облокачивается мощными бёдрами неизвестный мужчина. Хотя черты его лица кажутся ей знакомыми, вспоминать его не очень хочется — он трогает её детку без разрешения, и она не станет сюсюкаться с ним. — Свали от моей тачки, выблядок, — плюёт она ему в лоб, доставая ключи и снимая с хёндая блокировку.