— Эм, да, конечно… — кивает Ким.
— Чем ты собираешься заниматься после того, как оправишься? Собираешься где-то учиться или будешь посредственным работником? — этот вопрос ставит старшего в тупик. Он ещё не задумывается, что ему делать, как жить в теле почти тридцатилетнего мужчины в большом, нет, огромном городе, полном неизвестных ему вещей, тенденций. Он не знает ничего об экономике, политике, он не знает даже, как элементарно оплачивать счета и как искать работу и квартиру, о чём может идти речь? Он откладывает палочки в сторону и сжимает губы в тонкую полоску. Мысли вызывают непроизвольные слёзы, которые остаются в уголках глаз, он сдерживает внезапный порыв чувств. Но это не скрывается от зоркого глаза психолога. — Думаю, тебе стоит подумать об этом, пока ты находишься на… больничном. У тебя будет минимум две недели на размышления. А ещё, — Гук переводит взгляд на девочку. — Вероятнее всего, Джухён придётся сменить школу. Её не было там больше двух месяцев из-за понятных причин, и тот коллектив вряд ли сможет снова стать для неё друзьями. Предлагаю перевести её в школу к Тэхи. Надеюсь, ты помнишь её.
Джухён смотрит на него недолго и несколько раз кивает. Да, она помнит Тэхи, и она хочет учиться вместе с ней в одном классе, если такое будет возможно.
— А что за… причины? Почему она не ходила в школу? — спрашивает Тэхён.
— Я расскажу тебе как-нибудь потом, сейчас ты не в том состоянии. Лучше поешь, — твердит парень, придвигая к старшему блюдечко с редькой.
— Нет, расскажи. Я не ребёнок и прекрасно себя чувствую, и я её брат, имею право знать, — хмурится Ким, и Чон удивлённо поднимает брови.
— Тэхён, я понимаю, что твой юношеский максимализм так и рвётся наружу, но лучше обсудить эту тему позже, — строго настаивает на своём младший. Ким возмущённо заламывает брови, пытаясь смириться с этой несправедливостью, и пытается поесть, пока еда на столе не остыла и не пропал аппетит.
В дальнейшем они если и разговаривают, то на абсолютно нейтральные темы, не затрагивают личное, работу, политику. В большинстве своём они оба говорят с девочкой, отвечают на её вопросы и обсуждают интересующие её темы. Стол остаётся наполовину полным, еды оказывается слишком много для них троих, у которых желудок сужается до размеров щепки. Сытые, они выходят на улицу. Тепло, не так, как в прошлые дни, ветра совсем нет, снег не идёт и ярко светит солнце.
— Заедем ещё куда-то или отправляемся домой? — Чонгук очень сильно надеется на второй вариант, потому что эти вылазки для него большой дискомфорт, но по выражению лица старшего он понимает, что не всё так просто.
— Я бы хотел… Навестить отца и мать, — опустив голову, хрипит он и прячет руки в карманы. Джухён слышит это и сама становится грустной. Естественно, она не знала своих родителей совсем, никогда их не видела, но она беспокоится о старшем брате и его чувствах, его эмоциях. Маленькая, а понимает, как взрослая. От таких мыслей Гука самого обдаёт холодом.
— Я не знаю, где они могут находиться, хён.
— Я знаю. Мы добрались туда на сорок третьем автобусе, — говорит девочка.
Чонгук вспоминает маршрут этого транспорта и понимает, что, скорее всего, они похоронены на сеульском национальном кладбище. Он понимает, что сейчас чувствует Тэхён. Парень помнит свою крестницу в тот день, когда она узнала, что её лучшая подруга погибла. Помнит, как она приехала к монастырю, у которого её похоронили. Это всё очень тяжело и страшно. Ему не хочется думать о том, как бы он себя чувствовал, если бы кто-то из его семьи погиб. Будь то Дженни, мама или отец. Естественно, больше всего он бы страдал из-за своей сестры, потому что для него она самый близкий человек. И он для неё тоже.
— Хорошо, мы поедем. Только купим цветы.
На кладбище холоднее, чем в городе. Тут свистит ветер, покачивая голыми ветками, снег присыпает надгробия и зарытые могилы, цветы и подарки. Джухён уверенно ведёт их по дорожкам вдоль множеств погибших людей, пока они не доходят до двух невзрачных могил с дешёвыми надгробиями, на которых едва проглядывают счастливые лица их родителей. Здесь уже всё поросло бурьяном и плющом, на могилах давно никто не убирает и не занимается ими. Ким обессиленно падает на колени, прямо в мокрый снег, ему жжёт открытые участки ног, но он немигающим взглядом смотрит на фотографии и даже не чувствует, как по его красным от мороза щекам текут слёзы. Он шепчет что-то, просит прощения у родителей, молится, судорожно втягивая воздух через всхлипы и рыдания. Джухён не плачет, но ей тоже тяжело. Она стоит возле брата и сжимает кулачки, дёргает юбку зимнего платья, неотрывно смотря на надписи на сером камне. Женщина и мужчина, изображённые на них, красивые и выглядет счастливыми. Очень жаль, что эта улыбка так быстро запечаталась в этом невзрачном надгробном монументе.
Чонгук опускается на колени рядом с Тэхёном и читает короткую молитву за упокоение душ, а затем подтягивает старшего к себе, крепко обнимая и даруя ему возможность выплакаться в чужое плечо. Ким вцепляется пальцами в чёрное пальто, до треска ткани сжимает ткань в своих руках, громко шмыгая носом и обрывисто скуля от щемящей боли в груди. Гук встаёт на одно колено, отряхнув поднятое от снега и грязи, и сажает на него девочку, так же плотно прижимая её к себе. Хоть брюнет и не плачет, не отдаётся эмоциям, как это делает старший, ему не менее больно. Потому что терять члена семьи — это невыносимо.
◎ ◍ ◎
Дженни сидит на диване возле окна в пол и составляет вопросы для интервью. С их шестнадцатого этажа Сеул как на ладони, туман, не успевший рассосаться к полудню, всё ещё охватывает верхушки небоскрёбов. Девушка лениво скребёт автоматическим карандашом по странице блокнота, пальцы в предвкушении встречи дрожат. Из ванной выходит Хосок, размазывая капли воды по рукам с татуировками, на его бёдрах одиноко качается одно лишь махровое полотенце.
— Вот как мы проводим выходной. За работой, — усмехается он, присаживаясь рядом на диван. Они живут вместе уже продолжительное время и пока что довольны тем, как складываются их отношения. Сходятся стремительно, но сейчас всё гладко, плавно и тихо. Словно бы вместе уже долгие годы. Дженни качает головой и откладывает на кофейный столик блокнот с карандашом, вылезает из-под пледа и забирается на его колени.
— Пожалуй, я могу сделать перерыв, — улыбается она, гладя парня по голове. — Небольшой.
Они сходятся в томительном поцелуе, с лёгким привкусом зубной пасты и утреннего кофе. В коридоре внезапно слышится громкий, торопливый стук каблуков.
— Дженни!
— Мама?! — девушка подрывается с места, растирая губы, словно пытаясь стереть с них недавний поцелуй, и оборачивается на вторгнувшуюся в её квартиру мать. Женщина выглядит с иголочки и улыбается немного сконфуженно, бросая взгляд дочери за спину. — Что ты… Я же забрала у тебя ключ.
— Он был не единственный, — улыбается в зубы она и снова переводит взгляд на Хосока, который накрывается пледом, чтобы хоть немного спрятать своё обнажённое тело. — Вы не замёрзли? — Чон тушуется, позорно пряча лицо в ладони, и женщина усмехается. — Похоже, что нет. Не оставишь нас?
— Рад был увидеться, — наигранно мило говорит Хосок, обходя их и удаляясь в спальню.
— Что за срочность? И не говори, что дело в интервью, я уже договорилась с руководством, — возмущённо спрашивает Дженни, скрещивая руки на груди.
— Интервью не будет, — продолжает улыбаться она. — Мой бывший поклонник в старших классах — босс твоего босса, и я попросила его отменить интервью.
— Да ты издеваешься! — отчаянно зарываясь руками в волосы, она эмоционально заламывает брови.
— Это для твоего блага.
— Нет, — она качает головой и делает один тяжёлый продолжительный вздох. — Это для твоего блага. Я ничего не знаю о нём, его образ был окрашен твоим негодованием.
— А ещё теми убийствами, — теперь уже женщина скрещивает руки на груди, не собираясь сдавать позиции.
— Да, и всё же… Ты отзывалась о нём, как о чудовище, — тихо говорит она, всматриваясь в глаза матери. Соын бегает взглядом по молодому лицу и не понимает, почему она говорит такие вещи.