— Уходите, — приказывает он, отправляя парня жестом в сторону входной двери.
— Господин Чан, это же ваша дочь. Она ведь единственная, так? Точная копия своей матери, заботливая и милая, добрая и с большим открытым сердцем, не так ли? — Гук крайне осторожно кладёт локти на замызганный обеденный стол и наклоняется ближе к мужчине. Тот жалобно хрюкает и жует губы.
— Уходите… — это уже звучит, как просьба, как мольба, но никак не приказ. Чонгук чувствует, как идёт по тернистому пути всё дальше и скоро сможет добраться до чести любящего отца.
— Как думаете, ваша жена была бы счастлива, если бы вы пустили бы на самотёк всё? Если бы бросили Вонён? Мне кажется, что она бы разочаровалась. Но именно это вы и делаете: когда вашей дочери нет в живых, когда она спит под толстым слоем земли, вы продолжаете защищать обидчика, мученика, продолжаете защищать убийцу. Достойна ли она этого? Хотела ли она этого? — Хёнсок хрипит, скулит, стирает прыснувшие слёзы и пытается унять истерику. Его лицо сильнее краснеет, глаза жмурятся, он пытается стереть боль с себя, но не выходит. Сердце слишком сильно болит из-за смерти единственной дочки, болит из-за того, что он не смог сохранить её, хотя так обещал своей жене.
— Он должен гореть в аду…
— Кто «он»? — Чонгук пользуется моментом и включает на своём телефоне диктофон, чтобы записать показания и отразить это в деле погибшей девочки.
— Босс… Ким Сокджин, — Хёнсок продолжает болезненно хрипеть и кашлять, пытаясь собрать сформулировать мысль. — Он монстр… чудовище…
— Расскажите о нём поподробнее. Откуда вы его знаете? Работали на него, с ним, кого он из себя представляет?
— Сокджин… Этот кретин… Мне было так плохо после смерти моей любимой Джиун… Я не мог больше так жить, не мог без неё, она была моим всем… Сокджин сказал, что знает, как сделать мою жизнь лучше… — он снова рыдает взахлёб, и Гуку приходится положить мобильник на стол экраном вниз, чтобы не было видно запись и чтобы можно было в ней что-то потом разобрать.
— И он предложил вам наркотики, — заключает Гук, на что Хёнсок нервно кивает, вытирая лицо рукавом кофты.
— Я не хотел… Правда не хотел, но он заставил попробовать, и мне… правда стало легче. Но это было недолго, и мне потребовалось ещё… Я покупал, но денег стало не хватать, — мужчина присасывается губами к горлышку полупустой бутылки, что стояла ранее на полу, и делает несколько глотков. — Я влез в долги… И он предложил мне работать у него… Я говорил Вонён, что у меня командировки… Поставлял товары и расплачивался с долгами… — слёзы продолжают беспрерывно течь по его щекам. Слова при его сомнительном состоянии выходят разборчивыми и даже собирается цепочка событий. Гук не встревает и внимательно слушает. — Потом… Боже, Господи, прости меня за всё… Он начал давать мне другие поручения…
— Какие? Что-то более серьёзное? Например, убийство? — спрашивает криминалист, заинтересовано поднимая бровь. Он мысленно ругает себя за то, что не приехал к этому мужчине раньше, что тянул со своей психологической практикой и не давил на него. Жалко, но сделай он это раньше, всё сейчас могло быть по-другому. Хёнсока трясёт, как в агонии, и его стул едва удерживает объёмную тушу на себе.
— Да, — коротко отзывается он почти беззвучно, одними губами. — Я не согласился… И моя дочь… Боже, это моя вина…
— Кто ещё работал на Ким Сокджина, вы знаете? — интересуется парень.
— М-м… Я почти никого не видел, но… Знаю я одного, мы пересекались пару раз… Как его… Ким Тэхён, — сжав губы, он отпивает ещё немного дрянной жидкости и пыхтит от духоты, поднявшейся из-за градуса пойла. — Славный был мальчик… Боже… Знаю, этой Сокджин всю жизнь ему испоганил… Убил родителей, забрал сестру… — он снова кряхтит, склоняясь над столом и пытаясь совладать с эмоциями. В таком состоянии это категорически сложно.
— Вы сказали… Ким Тэхён? — голос психолога дрожит, а сам он сжимает кулаки на своих коленях. Ему же не послышалось? Во рту резко пересыхает от волнения и накатившей паники, любимый и ничем не заменимый тремор снова охватывает его руки. Если бы ему сейчас дали подержать стакан с водой — вся бы она расплещется по сторонам.
— Да, кажется, он… Столько пережить… Это нужно столько мужественности, чтобы держаться на плаву и дальше… — Чан качает головой и мокро кашляет, чешет неопрятную щетину. Чонгук упирается взглядом в стол, сидел так, полностью утонув в своих мыслях. То есть всё это время в шкафу Тэхёна были настолько страшные скелеты? Чонгук даже не знает, чем точно занимается этот Ким Сокджин, кроме заказных убийств и продажи наркотиков, но сам факт того, что Тэхён работал на человека, который как-то ввязан в такого вида коррупцию — просто поразителен. В нём бурлят странные, страшные чувства: начиная от гнева и заканчивая банальным страхом. Он злится из-за того, что его опасения по поводу двух фронтов Тэхёна оказываются правдой, а страх… за свою жизнь появляется спонтанно и засаживается глубоко. Сам Ким ничего не помнит, естественно, и открытой угрозы не представляет, но за ним тянется след, длинный, яркий, насыщенный, кровавый след, на который сбегутся шавки. — Мне кажется, вы засиделись… Я хочу остаться один, — мужчина вытаскивает Чонгука из его мыслей, и парень преждевременно кивает, даже не подумав о том, что это ещё не всё вопросы, которые он хочет задать. Он всё ещё находится не здесь, думает не о деле, не о своей сегодняшней цели, в его голове всё перемешивается, а мир встаёт с ног на голову. Немыслимо. Невозможно. Гук забирает телефон со стола, кланяется господину Чан и идёт к входной двери. — Подождите, — окликают психолога, и тот застывает на пороге в коридор. — Пообещайте мне, что он заплатит за свои грехи… Прошу вас…
Парень внимательно смотрит в чёрные, полные боли глаза мужчины, опухшие от слёз и алкоголя, смотрит на ту мольбу, что изображена на безобразном лице, пахнущим дешёвым спиртом. Гук поджимает губы.
— Тогда вы пообещайте мне, что бросите пить и станете счастливым. Ваша дочь заслуживает этого.
◎ ◍ ◎
Если бы не рявкающий скотч-терьер, который носится по всему первому этажу, ныряя под столы с новой пискливой игрушкой в зубах, Чонгук бы решил, что ошибся квартирой: во-первых, очень сильно пахнет горячей едой со стороны кухни; во-вторых, в эпицентре хаоса валяется искусственная ёлка, которую ещё требуется собрать воедино, и несколько коробок с украшениями; в-третьих, Гук чуть не спотыкается об ещё парочку коробок, что оставили у входа, в них лежат игрушки для украшения уже квартиры, так же там и рождественские носки для камина, хотя камина у Гука совершенно не наблюдается и живут они отнюдь не где-нибудь в Америке; в-четвёртых, Хосок, который какого-то хрена забыл у него дома, в кухонном фартуке жонглирует пластмассовыми игрушками для Джухён; и, в-пятых, вишенкой на торте становится Ким Тэхён, сидящий на диване. Точнее, не он сам, а его ядерно-алые волосы, подстриженные и уложенные, со сбритыми висками и затылком. Первый порыв у владельца квартиры — развернуться обратно на лестничную клетку и свалить к чёртовой матери.
— Тэхён, тебе же тридцать лет. Красный, серьёзно?
— Привет, оппа! Мы тебя ждали, — с улыбкой говорит Дженни, заходя в прихожую с лопаткой в руке и стаканом сока наперевес. На её щеке липкое пятнышко от какого-то соуса.
— Когда я просил сбегать в торговый центр Тэхёну за одеждой, я имел в виду не совсем это, — ещё не отойдя от шока, произносит Чонгук, обводя взглядом свои владения.
— Мы решили, что в этом году будем праздновать зимние праздники у тебя. Рождество и Новый Год. Два Новых Года, — сообщает сестрёнка, вызывая волну негодования и раздражения у старшего. То есть они решили всё это без него?
— «Вы» — это кто?
— Мы с мамой позвонили Мённе и спросили, где они хотят отпраздновать Новый Год. Я предложила у тебя, так как твой дом давно не видел гостей и хорошего настроения. Порой мне кажется, что даже у твоей квартиры глубокая депрессия. В общем, мы решили украсить всё к праздникам, потому что сам ты ничего делать не будешь… Извини, что не предупредила, — она гладит его по голове, а у Гука начинает нервно дёргаться глаз. Такого отношения наплевательского к себе он не будет терпеть. Было бы сейчас чуточку потеплее, он бы действительно развернулся и пошёл, куда глаза глядят, но приходится раздеться и удалиться в спальню, закрыть дверь на щеколду, чтоб никто не вломился к нему с очередной тупой идеей.