— Ты знаешь, что делать, Вэрнон.
— Разумеется. Без вариантов.
— По срокам?
— Уже завтра. Можешь на меня рассчитывать, дядя. Не подведу.
*
Всё началось с тиары, которую он купил, ещё не зная, получится ли отдать её Рэймонду. Просто попалась на глаза, а он схватил и направился к кассе. Она пролежала в его машине несколько дней, прежде чем появился повод вручить безделушку, сделав подобием подарка на день рождения.
Обычная такая тиара, приметная и — не в лучшем значении данного определения — запоминающаяся, изготовленная из дешёвого пластика, щедро покрытого такой же дешёвой позолотой. Поскреби ногтем, и ничего от неё не останется, кроме чёрной первоосновы, на которую без слёз не взглянешь. С яркими крупными разноцветными стекляшками вместо камней, натыканными по делу и без оного.
Сомнительное подношение, которое многие из его окружения могли бы принять за насмешку. Впрочем, при должном подходе, даже самая нелепая вещица могла стать частью идеально разыгранного представления, вписаться, лечь в канву и не вызывать отторжения, спровоцировав искреннюю улыбку. Сама идея показалась Вэрнону достаточно забавной, и он не смог удержаться от небольшой глупости, что лезла в голову много лет назад. Затея, впервые посетившая его, стоящего за стеклом и наблюдающего за чужим праздником, а воплощение получившая только теперь.
Странный подарок.
Странный день.
Странное всё.
Разговаривая с Ингмаром, он выбрал в качестве решающей даты этот день не случайно. Он знал, на что идёт, и не планировал отступаться. Шаг вперёд и два назад могли практиковать другие люди. Кто угодно, но не он.
Так вот.
Всё началось с тиары.
— Судя по всему, дни рождения ты тоже не празднуешь? — спросил Вэрнон, поднимаясь по ступенькам в доме музыки.
Рэймонд стоял в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку и наблюдая за каждым шагом гостя.
Чёрный лев на двери смотрел строго, с подозрением.
Рэймонд отвёл от лица прядь. Облизал губу, без какого-то подтекста, вложенного в этот жест, просто смачивая её.
— Обычно — нет. Не спрашивай, почему сегодня я решил изменить традициям.
— Как будто подначиваешь меня задать этот вопрос.
— Задай. Рискни. Но не думаю, что ответ тебе сильно понравится.
— Почему?
— Ничего такого жертвенно-любовного. Сиюминутная прихоть, — Рэймонд пожал плечами. — Когда они меня посещают, я недолго думаю. Я поддаюсь.
Сейчас Рэймонд небрежно набросил френч на плечи, перехватив одной ладонью обе полы. Закатал рукава рубашки, верхние пуговицы её вовсе не застегнул.
Вэрнон усмехнулся, преодолев последние сантиметры расстояния, подойдя совсем близко и остановившись у порога.
Рэймонд посмотрел на него, выпрямившись в полный рост. Он был старше того возраста, который себе приписывал. Если внешностью действительно получалось обмануться, поверив, будто рядом находится юная неопытная пташка, буквально недавно выпорхнувшая из гнезда, не знающая жизни, не представляющая, чего от неё ожидать, а только проматывающая направо и налево наследство, то глаза выдавали истинный возраст. Дымка обманчивой нежности на губах и холод на дне зрачка, бесконечные подозрения, сомнения, расчёт, стремление предугадать дальнейшие действия собеседника и, если они не придутся по душе, предотвратить их в начальной стадии.
Ярко-зелёная радужка, ресницы цвета жжёной карамели и лукавый прищур.
Он со своей внешностью мог быть крайне востребованной моделью — не только эротической, но и подиумной, заключающей бесконечные контракты с модными домами и ни дня не просиживающей без работы. Он мог попасть на глаза продюсерам, сделать карьеру либо в музыкальном бизнесе, либо в кино, либо на ТВ. Но он к этому не стремился, отдав предпочтение другим занятиям, променяв возможную славу и деньги на месть. И не сказать, что Вэрнон осуждал этот выбор, считая его, бесспорно, ошибочным.
— Лжёшь, — произнёс тихо, не упустив возможности улыбнуться с долей превосходства.
— С чего ты взял?
— С того, что не страдаю частичной амнезией и помню чистосердечное признание, озвученное совсем недавно. Ты поддаёшься им далеко не всегда, а в особых случаях, вроде сегодняшнего. Можешь сказать, что это была шутка, но… Мне кажется, признание было искренним, ведь я — единственное, чего ты хочешь от этой жизни. Да?
— Да.
Прозвучало просто и легко.
Рэймонд снова взмахнул ресницами.
Посмотрел внимательно.
Пристально.
Вэрнону вспомнились слова Ингмара о бабкиных глазах и способности видеть больше, чем хочется показать. Вэрнон оценить взгляд Юны не мог, но, когда речь заходила о её внуке, готов был подписаться под каждым словом. Правда. Не поспоришь, даже если очень сильно захочется это сделать. Не получится, потому что пробирает. Лги, придумывай отговорки, путайся в показаниях — тебя всё равно раскусят.
— Технически это провал, — шёпотом выдохнул Рэймонд, почти касаясь своими губами губ Вэрнона. — Мой большой и нелепый провал. Но мне всё равно. Мне абсолютно всё равно. И знаешь, что это?
— Что?
— Это провал ещё больший.
— О чём ты?
— О тебе, Волф-ф-фери-и. О тебе.
Ладонь разжалась.
Френч соскользнул сначала с одного, потом с другого плеча, падая на пол и растекаясь по нему чернильной лужей, выставленной наружу шёлковой подкладки.
Шаг вперёд стал рывком, совершённым ради преодоления последнего рубежа, и громкий хлопок двери, словно взрыв или выстрел, прозвучал оглушительно и без предупреждения.
Больше не было преград.
Больше не было причин себя останавливать и ограничивать.
Пальцы ухватили замок на куртке притягивая ближе, а Рэймонд, продолжая смотреть широко открытыми глазами, прижался губами к губам Вэрнона; резко потянул молнию, раскрывая её, едва ли не вырывая с мясом, помогая избавиться от верхней одежды, что полетела на пол, составляя компанию френчу, бесхозно там лежащему. И никаких слов, никакого насилия над мозгом, выраженного в бесконечных спорах, обсуждениях отгоревших событий прошлого, попытках извиниться за что-то и признать себя виновным по всем фронтам. Им не нужно было проговаривать прошлые осечки, чтобы понять свою вину, признать её и пытаться добиться извинения.
Каждый сделал вклад не столько в развитие, сколько в усугубление ситуации. Каждый из них уже давно осознал свои ошибки и в перетирании их не нуждался.
О чём тут разговаривать?
И ради чего переливать из пустого в порожнее?
Были куда более актуальные вопросы и задачи, и они выступали на первый план, затмевая всё остальное.
Верхний свет в холле не горел — темноту рассеивало лишь тусклое сияние бра. Таинственный полумрак, в котором они внезапно оказались, создавал некую мистическую атмосферу и настраивал на определённый лад. Нечто древнее, неизведанное, неизученное, тёмное, но не пугающее, а манящее к себе. Тайное свидание, восхитительный незнакомец, что ожидает под покровом ночи — его лица не разглядеть, не увидеть предвкушающий блеск глаз, не заметить ироничную, немного насмешливую улыбку на тонких губах, не засечь растерянность, отразившуюся на лице. Можно только поддаться своим желаниям, не противясь им ни секунды, сжать сильнее протянутую руку, ощутить жар тела через несколько слоёв разделяющей ткани, прислушаться к сбитому дыханию и снова прижаться к губам в поцелуе, теперь уже не отвечая, а самостоятельно проявляя инициативу.
Входная дверь захлопнулась.
Клетка.
Ловушка.
Вэрнон с удовольствием выбросил бы ключи, если бы они у него были, заранее определив для себя, что никогда не отправится на их поиски, потому что выбираться отсюда ему не хотелось вовсе.
Он заставил Рэймонда прислониться спиной к этим дверям, перехватил за запястья, притискивая и их к гладкой, покрытой тёмным лаком поверхности. Полностью лишил свободы действий, оставив на рассмотрение единственный возможный вариант — сдаться на милость победителя, подчиниться и не пытаться вырваться.
Рэймонд не закрывал глаза долго, много дольше, чем любой другой человек, находившийся в схожей ситуации, а, когда ресницы, наконец, дрогнули и опустились, он полностью признал своё поражение. Боролся он не с Вэрноном — с самим собой. Несмотря на недавние заявления и заверения о том, что никаких условностей не существует, и он совершает то, что хочет, не задумываясь о последствиях, Вэрнон знал наверняка: правдивы они только наполовину. Больше бравада, чем реальность. Были случаи пренебрежения правилами, были экстравагантные выходки, которые оценить могли немногие. Но, несмотря на это, осторожность в жизни Рэймонда стояла превыше всего, и сейчас она тоже напоминала о себе, не позволяя мозгам расслабиться и перестать думать в лихорадочном ритме о последствиях падения в чужие объятия.