Лечь в одну постель с определённым человеком, оказаться полностью беззащитным, проявить доверие — это то, что Рэймонду в присутствии Вэрнона, было противопоказано, а он всё равно шёл к цели, разрываясь между доводами разума и невероятным по своей силе желанием.
— Твою мать, — выдохнул он и тут же добавил, разделив слова паузой. — Твою. Мать. Это поистине забавно, Вэрнон.
Он бы засмеялся.
Не истерично, но ошеломлённо. От самого себя. От своего решения.
Захохотал бы.
Но Вэрнон снова поймал его приоткрытые губы своими, целуя, облизывая, касаясь языком и мешая сосредоточиться на бесконечной грызне, спровоцированной неутихающим подсознанием.
Рэймонд не знал.
Не мог знать о его чувствах, о его многочисленных фантазиях, о его одержимости на грани помешательства, о многолетних грёзах, а потому и не догадывался, каково это — целовать его, растворяться в нём и осознавать, что всё происходящее — воплощение давней мечты, на исполнение которой и надеяться не приходилось.
Галатея Вэрнона ожила.
И теперь именно он, а не кто-то другой был для неё Пигмалионом. Он ощущал частое биение пульса, поглаживая запястье большим пальцем. Он прикусывал губы. Он цедил сквозь зубы тихие ругательства, когда в рот лезли волосы, всё время выбивающиеся из причёски, он касался подбородка и изгиба шеи, оставляя на них невесомые поцелуи, заставляя Рэймонда запрокидывать голову и всё сильнее погружаться в это состояние расслабленности, порождённой неподдельной нежностью и заботой. Сквозившей в каждом прикосновении, пропитавшей его насквозь.
Сколько их было до того, как в твоей жизни появился я?
Самый нелепый вопрос из всех, что можно задать человеку, который с минуты на минуту окажется в твоей постели. Самый провокационный, а ещё — отлично выдающий неуверенность в себе и своих способностях. Какая разница: сколько? Это совсем не важно, потому что истинную ценность имеет настоящее время. То, что происходит здесь и сейчас.
Сколько их было до того, как в твоей жизни появился я?
Вэрнон и без посторонних откровений знал, что чёртова тьма.
Неудивительно, если принять во внимание прошлое Рэймонда и его тесное — во всех смыслах — сотрудничество с Янисом Колвери.
Какими они были?
Это уже не столь безнадёжно и нелепо. Даже интересно, но тоже не имеет значения, потому что…
Потому что он всё равно будет лучше их.
Его первое преимущество в отношении и восприятии.
Его главное преимущество в том, что он — Серый Волк, а мистер Рэдли-младший — его Красная Шапочка. Наплевать, что там говорили по этому поводу сказки, и чем они имели обыкновение заканчиваться. На то она и сказка, чтобы отличаться от реальности по многим параметрам.
Захват ослабел, пальцы разжались, позволяя Рэймонду делать то, что он хотел. Не только покорно принимать чужие действия, но и отвечать на них.
— Кто бы мог подумать? — прошептал Рэй, прихватывая пальцами подбородок Вэрнона, проводя подушечкой по коже, поглаживая и усмехаясь; попутно наблюдая за реакцией на свои действия из-под полуопущенных ресниц. — Скажи мне кто-то об этом, я бы не поверил и посчитал красноречивого осведомителя лжецом.
— О чём?
— О том, что ты чертовски нежный, Вэрнон. Только об этом.
— Не всегда и не со всеми, Рэй.
— А как тогда?
— Нравится смотреть, как ты таешь с непривычки, — произнёс Вэрнон, усмехнувшись.
— Стало быть, хитрый план?
— Стало быть, он, — согласился Вэрнон, осуществив свою давнюю мечту, которую до недавнего времени сделать реальностью не получалось.
Он запустил ладонь Рэймонду в волосы, потянув за них, несильно и совсем не больно, но заставив податься вперёд. И снова поцеловал, теперь уже не сдержанно и нежно, а яростно, на грани исступления, кусая, сминая и заставляя тихо застонать от нахлынувших эмоций.
Рэймонд, не ограниченный в действиях, уверенно сделал шаг вперёд, принуждая Вэрнона продвинуться назад. И, если ему провернуть это было более или менее просто, поскольку он шёл нормально, то Вэрнону приходилось прикладывать немало усилий для того, чтобы ориентироваться в этой полутьме, передвигаясь спиной вперёд, при этом не спотыкаться и не налетать на предметы. Кажется, он всё-таки оступился. Кажется, умудрился что-то сбить ладонью, неосторожно взмахнув ею, потому что раздался звон битого стекла, а вслед за ним — стук, посыпались на пол одна за другой оторванные от рубашки пуговицы, закатываясь в укромные уголки. Горячие ладони забрались под ткань, прошлись по торсу, но надолго на месте не задержались, переходя к джинсам, расстёгивая ремень, вытаскивая из петель болты и медленно потянув вниз молнию.
Настала очередь Вэрнона думать о расхождении ожиданий и реальности. О том, что ему могли сказать, и о степени собственной веры сказанному.
Глядя на фотографии, он представлял иной антураж, иное «предисловие» к происходящему, иную атмосферу и иное место. Парень-мечта тоже представлялся другим, не таким, как в жизни.
Не лучше и не хуже — просто другим.
В мире фантазий он был лощёным, дорогим, заточенным под определённые потребности своих визави. Элитная шлюха, говоря открыто, без прикрас.
Но Рэймонд ею не являлся.
И антураж сложился иной.
Был тусклый свет маленьких светильников, была лестница, слишком твёрдая и неудобная, была ступенька под головой, о которую он чудом не приложился и тем же чудом не заработал сотрясение, была ладонь в волосах — то потянуть их сильнее, то пропустить сквозь пальцы. Было мягкое прикосновение, очерчивающее линию подбородка, был тихий смешок, был поцелуй в шею, касание языка — пошлое и мокрое, невыносимо горячее, оставляющее широкую полосу на коже, дыхание над ключицей и засос. На память. Была неудачная попытка поцеловать ускользающее видение. Сначала стремление вздёрнуть вверх и найти губами губы, а потом — напротив, желание увидеть, как Рэймонд выполняет обещание, прозвучавшее во время отдыха, незадолго до спонтанного отъезда. Увидеть, прочувствовать. Как он слизывает вязкую смазку, как приникает к головке, накрывая её губами и касаясь языком, как заглатывает сразу почти на всю длину, позволяя трахать себя в рот. Совершенный, неповторимый рот. Такой же влажный, как недавнее прикосновение, такой же горячий, обещающий невероятное наслаждение.
Был взгляд, который Вэрнон не выдержал.
Закрыл глаза, прижался головой к ступеньке и застонал, признавая собственное поражение, понимая, что иначе и быть не могло. Вообще никогда и никак.
Не отказываясь потом от солоноватого поцелуя, позволял целовать себя, отвечая, прижимая Рэймонда к себе, толкаясь языком в его рот, вылизывая и не отплёвываясь.
Крайняя степень доверия.
Или что-то такое.
Он слышал подобное высказывание.
Не сам, конечно, придумал.
Ему бы и в голову не пришло проводить такие параллели.
Сперма и доверие.
С ума сойти.
И кто только придумал их связать в едином предложении?
А, может, и не зря.
Может, в этом, правда, была какая-то, ускользнувшая от него логика.
Он не задумывался, он просто тонул в своих эмоциях, обожая, превознося, зная, что отпустить уже будет не в состоянии.
Впереди у них с Рэймондом была целая ночь и целая палитра впечатлений, начиная от безумной нежности и заканчивая не менее безумной страстью. Палитра, в которой нашлось место сорванному голосу, искусанным губам и разодранной спине. Последнее он заметил далеко не сразу — только после того, как немного отдышался и понял, что Рэймонд всё ещё его обнимает одной рукой. Ладонь покоится на тех самых царапинах, пальцы касаются повреждённой кожи, поглаживая осторожными движения, и лёгкое жжение даёт о себе знать.