Смит задумался.
— Ваше предложение должно быть взвешено, — сказал он.
Смит прислушался к шуму на дороге и, отдернув занавеску, выглянул в окно.
К домику подъехал полицейский автомобиль, из него вышли несколько полицейских, в том числе инспектор Эла.
— Я вам вскоре дам ответ, предварительно посоветовавшись с моими товарищами, — сказал Смит и вышел из комнаты, заперев за собой дверь. Ключ он вынул из замка и положил в карман.
К нему приблизился Эла.
— Вы поймали его?
— Да. Я поймал его. И надеюсь, что теперь вся шайка у меня в руках.
— А Таинственный Дом?
— И с ним я справлюсь. Теперь все зависит от того, как мы поступим с Полтаво. Если бы нам удалось избегнуть необходимости представить его суду, то нам бы удалось одним ударом ликвидировать всю организацию. Я знаю, что это противозаконно. Но это вместе с тем в интересах закона и общественного порядка. Сколько человек находится в настоящее время в вашем распоряжении?
— В настоящую минуту в Грет-Бредли находится сто пятьдесят полицейских. Половина из этого количества прислана из Лондона.
— Распорядитесь, чтобы отряд окружил Таинственный Дом. Никто не смеет покинуть это здание. Все автомобили, направляющиеся в Дом или выезжающие оттуда, должны задерживаться. Что это такое?! — вскричал Смит и прислушался.
Подавленный вопль достиг его ушей. Сыщик прервал разговор со своим помощником.
— Скорей! — воскликнул Смит.
С этими словами он бросился к комнате, в которой оставил Полтаво. Быстрым движением он отпер дверь и распахнул ее.
Комната была пуста!
Глава 18
ТАЙНА МОР-КОТТЕДЖА
Фаррингтон заперся с доктором Фоллом в кабинете последнего. Произошло нечто, что повлияло на настроение даже всегда спокойного и невозмутимого врача.
Лицо Фаррингтона было искажено от злобы.
— Вы в этом уверены? — спросил он своего помощника.
— В этом не может быть никаких сомнений, — ответил Фолл. — Он сделал все приготовления, чтобы срочно покинуть Лондон. Его багаж отослан в Париж. Квартиру свою он сдал и арендную плату получил вперед… Это свидетельствует о том, что он обманул нас.
— Он осмелился обмануть нас?! — вскричал вне себя Фаррингтон. Жилы на лбу у него вздулись, и лишь большим усилием подавил он кипевшую в нем злобу. — Я подобрал этого парня на улице, я дал этой изголодавшейся собаке возможность беззаботного существования… Я ему дал возможность спасти свою жизнь тогда, когда он заслуживал смерти… Я не могу поверить, что у него хватило дерзости решиться на это.
— Эта порода преступников идет на все, — сказал Фолл. — Вы видите, что он один из отвратительнейших типов в своем роде. Он увертлив, коварен и не останавливается ни перед чем. Он пошел бы на то, чтобы предать вас, он продал бы родного брата. Разве он не убил своего приемного отца? Разве на его совести не значится отвратительнейшее преступление? Я просил вас не доверять ему, Фаррингтон. Если бы вы поступили так, как я того желал, то он бы никогда более не очутился на свободе.
— Я его отпустил ради Дорис. Да, да… — подтвердил Фаррингтон, прочтя удивление в глазах доктора.
— Вы поступили несколько сентиментально, если мне позволено будет высказать свое мнение.
— Я не хочу слушать вашего мнения, — продолжал Фаррингтон. — Вы никогда не поймете моего отношения к этой девушке. Я удочерил ее после смерти ее отца, вывшего моим лучшим другом. Я признаюсь, что первым Моим побуждением было овладеть ее состоянием. Но Годы шли, и я искренне привязался к ребенку. Она внесла в мою жизнь что-то новое и прекрасное. Я никогда не испытывал за всю мою бурную жизнь что-либо подобное. Я любил Дорис, я любил ее сильнее, чем люблю власть, деньги, могущество над людьми. А это означает в моих устах многое. Я хотел обогатить ее, и когда мои спекуляции привели к плачевному концу и поглотили ее состояние, я понял, — Фаррингтон понизил голос до шепота, — что я обрек единственное дорогое мне существо на бедность. И я решился на шаг, о котором сожалею по сию пору. Я убрал с дороги Джорджа Доутона для того, чтобы получить возможность женить наследника толлингтоновских миллионов на Дорис. Я убил Доутона, — упрямо заявил Фаррингтон, — ради будущей жены его сына. Такова ирония судьбы! — И он принужденно расхохотался.