Другой обитатель каюты был лондонец средних лет в смешном коротком пальто-кокни с парой полукруглых шлейфов: в нём он выглядел так, как будто приседал из-за качки. Он носил пятнистую косынку, короткий, небольшой пламенно-красный жилет и полосатые штаны, очень тонкие, как ноги телёнка, но очень объёмные в талии. В нём не было ничего выдающегося, кроме его платья, поскольку у него было такое бессмысленное лицо, что я не могу его припомнить, хотя у меня осталось неопределённое впечатление, что оно выглядело в то время так, как будто его владелец сосал свиноматку.
Среди остальных были также два или три щегольски одетых молодых приятеля, они всё время играли в карты на корме с подветренной стороны бизань-мачты, или курили сигары на гакаборте, или сидели, с любопытством разглядывая женщин-эмигранток через театральные бинокли, высунувшись из окна верхней каюты. Эти щёголи часто вызывали стюарда для снабжения их бренди и водой и говорили, что продолжат путь в Вашингтон, чтобы увидеть Ниагарский водопад.
Был также старый джентльмен, который принёс с собой три или четыре тяжёлых пачки лондонской «Таймс» и другие бумаги, и он потратил всё своё время на их чтение, происходившее на теневой стороне палубы, что он делал, скрестив ноги, а не скрестив ноги, он вообще никогда и ничего не читал. Это было обязательно для надлежащего понимания того, что он изучал. Он ужасно ворчал, когда его тревожили матросы, которые время от времени были обязаны подвинуть его, чтобы добраться до снастей.
Что же касается леди, то у меня нет ничего, что можно было бы сказать о них, поскольку леди как религия: если вы не можете сказать ничего хорошего о ней, то ничего и не говорите.
Глава LII
Кухня эмигрантов
Я уже кое-что упомянул о «кухне», или большой печи, для пассажиров третьего класса, которая была установлена над главными люками.
Когда мы плыли на восток, обитателей в третьем классе было так мало, что у них для занятий своей кулинарией в распоряжении оказалось просторное помещение. Но теперь ситуация изменилась, поскольку пассажиров здесь стало четыреста или пятьсот, и всю их стряпню нужно было делать на одном очаге, что и говорить, симпатичном и большом, но тем не менее явно недостаточном, учитывая размеры того, для чего он бы приспособлен, и тот факт, что огонь можно было разжигать только в определённые часы.
Эмигранты на таких судах находятся на своего рода военном положении, а потому все их дела регулируются деспотическими постановлениями капитана. И хотя очевидно, что до некоторой степени так поступать необходимо и даже обязательно, однако стоит учесть, что в море ни одно обращение не уходит выше капитана, и он слишком часто злоупотребляет своей властью. И люди в конце путешествия могут обратиться в суд с какой-либо жалобой с тем же успехом, с каким можно найти правду, обратившись к русскому царю.
При разведении огня эмигранты сменяются, поскольку это часто очень неприятная работа вследствие качки судна и падающих на открытую «плиту» брызг. Каждый раз, когда у меня была утренняя вахта с четырёх до восьми часов, я, несомненно, видел, как некий бедолага выползал снизу на рассвете и потом бродил по палубе в поисках кусочков верёвочной пряжи или смолистого холста как материала для разведения огня. И как только огонь достаточно разгорался, так поднимались старухи, мужчины и дети, где каждый вооружался железным горшком или кастрюлей, а затем неизменно следовал большой шум относительно того, чья пришла очередь готовить, причём самые склочные из них иногда устраивали потасовку и опрокидывали друг у друга горшки и кастрюли.
Однажды английский подросток принёс маленький кофейник, который он втиснул промеж двух кастрюль. Сделав это, он спустился вниз. Вскоре после этого появился здоровый сильный ирландец в бриджах по колено, обнажавших икры и делавших его оригиналом. Увидев ряд посудин в огне, он спросил, чей это кофейник тут стоит; получив ответ, он удалил его и поставил свой собственный на освободившееся место, сказав что-то о принадлежащем ему отдельном месте, с чем и отклонялся.