Но этот притягательный кусочек старого хлама манил намёками на много чего интересного, скорбного и трагичного. Кто может сказать, в каких бурях он побывал, в каких далёких морях он мог плавать? Сколько крепких мачт семидесятичетырёхпушечных кораблей и фрегатов он удерживал в бурю? Насколько глубоко он лежал, будучи тросом, на дне иностранных гаваней? Что за диковинная рыба могла ощипывать его в воде, и что за неописанная морская птица клевала его в тот момент, когда он удерживал высокую опору или парус?
Теперь именно эти части верёвки, эти милые маленькие
«отрезки» стали среди матросов предметами наиболее нетерпеливых поисков. И, получив фут или два из старого каната, они любовно разрезали его, чтобы посмотреть, была ли у него какая-нибудь «вырезка».
По своей собственной части я тем не менее не могу сказать, что этот лакомый кусочек всем был приятен во рту, однако с виду древность была притягательная, а для носа морского эпикурейца имела приятный запах. Действительно, я, возможно, ошибался, думая, что он имел скорее вяжущий, резкий вкус, вероятно, из-за смолы, которая более или менее искажает аромат всех верёвок. Но матросам он, как оказалось, понравился, во всяком случае, они жевали его с большим удовольствием. Они превращали один из карманов своих штанов в лавку старьёвщика и, когда товарищ по плаванию спрашивал «жвачку», извлекали маленькую катушку.
Другой мерой, предпринятой для того, чтобы облегчить их тяготы, стало использование высушенных чайных листов вместо табака для заполнения трубок. В море никто никогда не ужинал на баке без того, чтобы не набить потрясающими остатками чайных листов или стеблями капусты свой чайный оловянный горшочек. И потому не существовало никакого дефицита в этом материале для набивки наших трубок.
Я едва не забыл упомянуть о самом примечательном моменте в этом вопросе, а именно что, несмотря на общий дефицит подлинного табака, у самого Джексона имелся его запас, и при этом он не делился им почти до нашего прибытия в порт.
В моменты самых низких глубин отчаяния из-за потери своего драгоценного утешителя, когда матросы сидели безутешные, как вавилонские пленники, Джексон сидел со скрещёнными ногами на своей койке, которая была единственной верхней койкой, и, окутанный облаком табачного дыма, с сардонической усмешкой смотрел вниз на скорбящих в своём горе.
Он вспоминал, что возражал против безумной продажи табака за презренный металл, против истощения табачного запаса, он обрисовывал их глупость, он распространялся о страданиях, которые они навлекли на себя, он преувеличивал их муки и высмеивал каждого, упрекая, возбуждаясь и крича. Никто не смел противоречить его грубым порицаниям, не пытаясь даже попросить об удовлетворении своей потребности за счёт его обильного запаса. Наоборот, в этой ситуации они делили с ним найденные табачные прутики.
Невероятная власть этого отверженного Джексона над более чем двенадцатью или четырнадцатью крепкими, здоровыми моряками – это загадка, разрешение которой нужно оставить философам.
Глава LV
Зарисовка к едва ли не последнему эпизоду в карьере Джексона
Заключительный намёк на Джексона в предыдущей главе, напоминает мне о том обстоятельстве – о котором, возможно, стоило упомянуть прежде, – что после того, как мы пробыли в море приблизительно десять дней, он объявил, что не столь здоров, чтобы исполнять свои обязанности, и, в соответствии с этим, улёгся в свою койку. И здесь, за исключением нескольких кратких периодов принятия им солнечных ванн при ясной погоде, он оставался лежать на спине или застывал со скрещёнными ногами всё оставшееся время обратного путешествия.
Погрузившись там в свой адский сумрак, словно только что потерпевший кораблекрушение матрос в холщовых штанах, этот человек всё ещё изображал картину, достойную быть написанной тёмной, капризной рукой Сальватора Рози. В любом из хмурых морских пейзажей этого мастера, изображающем пустынные скалы Калабрии с кораблекрушением в полуночной дали, Джексон послужил бы моделью для написания лица номинального главы обречённого судна, разрубленного и взорванного молнией.
Хотя наиболее подлые и трусливые из моих товарищей по плаванию шептались друг с другом, что Джексон, уверенный в своей власти, как на вахте, так и вне её, только симулировал недомогание, тем не менее оно случилось просто-напросто из-за его излишеств в Ливерпуле, и болезнь, которая долго сжимала свои клыки на его плоти, теперь уже грызла наиболее важные части его тела.