Денди! Ампутируйте себе ноги, если хотите, но знайте и будьте уверены в том, что великий человек, как пирамида, стоит на широкой опоре. Это только хрупкая фарфоровая пагода покоится на пальцах ног.
Но хотя руки Гарри смотрелись, как руки леди, и когда-то были белыми, как батистовый носовой платок королевы, и незапятнанными, как репутация Дианы, всё же его последние натяжения тросов, перевозки фалов и катушек с линями, случайные забавы с горшками со смолой и слякоть на обуви несколько выделяли их из его оригинальной утончённости.
Он часто с сожалением следил за ними.
Ох, руки, думал Гарри, ах, руки! во что вы попали? Прилично ли, что вы испачканы смолой, вы, которые когда-то препоручали графинь их кучерам? Действительно ли это та рука, которой я приподнимал для поцелуя руку божественной Джорджианы, которой я клялся леди Блессингтон и скреплял свою связь с возлюбленным Господом? Эту ли руку Джорджиана прижимала к груди, когда клялась быть моей? С глаз долой, трусиха и отступница! Поглубже вниз – исчезни в этом грязном кармане короткой куртки, куда я тебя затолкал!
После многих долгих разговоров, наконец, было принято неплохое решение, заключающееся в том, что по нашему прибытии в Нью-Йорк необходимо будет провести кое-какие поиски среди моих тамошних немногочисленных друзей, чтобы получить для Гарри место в коммерческом доме, где могло бы расцвести его перо и где он мог бы, рассекая некий тонкий лист писчей бумаги, спокойно выводить свои тонкие фигурки, подобные худым, бледным леди, мягко передвигающимся по парку на прогулке.
Глава LVII
Почти голод
«Мамочка! Мамочка! Подойди, посмотри на матросов, что едят из маленьких корыт, как свиньи у нас дома». Так воскликнул кто-то из детей в третьем классе, во время обеда поглядев вниз на бак, где собиралась команда, черпавшая себе еду из «люльки», действительно немного напоминавшей свиное корыто.
«Свиньи, значит? – прокашлял Джексон со своей койки, где он сидел, председательствуя на банкете, но не участвуя в нём, как дьявол, потерявший свой аппетит после прожёванной серы. – Свиньи, значит? Так недалёк тот день, когда вы, бездельники, ещё попросите сделать глоток из нашего корыта!»
Это злобное пророчество сбылось.
Поскольку день следовал за днём без проблеска берега или рифа, и встречные ветры гнали судно назад, как гончие оленя, то непредусмотрительность и недальновидность пассажиров третьего класса, касающиеся их подготовки к путешествию, начали сказываться в виде неизбежных последствий.
Многие из пассажиров, наконец, пошли в кормовую часть к помощнику капитана, сказав, что им ничего есть, что их запасы израсходованы и что им нужно выдать судовую провизию, иначе они умрут с голоду.
Слова были переданы капитану, который вынужден был издать распоряжение по каютам, что каждому пассажиру третьего класса, нищета которого была доказуема, должно выдавать по одной галете и по две картофелины в день или в виде замены маффин с жареным яйцом.
Но этой скудной порции было совсем недостаточно, для того чтобы утолить их голод: её едва хватало удовлетворить потребности здорового взрослого. Последствием было то, что весь день и всю ночь множество эмигрантов ходило по палубам в поисках съестного. Они разграбили курятник и, попрятав птиц, приготовили их на общественной кухне. Они совершили нашествие на свинарник в лодке и утащили перспективного молодого молочного поросёнка: они съели его сырым, не рискуя приготовить его в статусе «инкогнито» прямо на палубе; они бродили вокруг камбуза, пока кок не пригрозил ошпарить их кипятком из ковша, они подстерегали стюарда во время его регулярных экскурсий от повара до каюты, они кругом осаждали бак в надежде обчистить хлебницу, они окружали матросов, как нищие на улицах, умоляя накормить их во имя Господа.
Впоследствии из-за таких вот эксцессов великий русский капитан Риг издал другой указ и с этой же целью: любой эмигрант, признанный виновным в краже будет привязан к оснастке и выпорот.
В ответ на эту меру началось скрытое брожение в третьем классе, которое едва не встревожило нас, беспокоившихся о безопасности судна, но ничего серьёзного, в конце концов, не случилось, и они даже согласились и не выступали против того исключительного наказания, которое капитан назначил преступнику из их клана взамен телесного. Несомненно, он решил, что такая строгая мера не сможет побудить пятьсот эмигрантов к бунту.
Голова наказанного закреплялась на одной из больших палубных лоханей – бочки, распиленной пополам вдоль, и под эту голову было вырезано отверстие в одном торце лохани, а также по два отверстия поменьше в другом. Голова просовывалась в середину торцевого сегмента через круглое отверстие, и сам он немедленно прикреплялся обручами к обшивке бочки, которая опиралась на его плечи, в то время как его ноги просовывались через отверстия в другом торце.