Но этот молодой человек был апрельским человеком – шторм закончился, и теперь он сиял на солнце, и не было никого отважнее его.
Один из его весёлых компаньонов иронически посоветовал ему вступить в Святой орден по прибытии в Нью-Йорк.
«Как же так? – сказал другой. – Разве у меня такой звучный голос?»
«Нет, – по-светски возразил его друг. – Но ты робок – тебе, как человеку, проще стать пастором и молиться».
Однако обстоятельства этого рассказа о лихорадке, посетившей эмигрантов на «Горце» могут повториться снова, и хотя они произошли давно, подобные события тем не менее, возможно, имеют место и сегодня. Но единственный отчёт, который вы получаете после таких событий, обычно содержится в газетном параграфе под судоходной главой. Существует некролог на умерших в море бедняков. Они умирают, как волны, которые разбиваются на берегу, и никто больше не слышит их и не замечает. Но параграфы с событиями, таким образом отражённые в каталоге происшествий и не просмотренные читателями новостей, наиболее наполнены ароматом. Ведь здесь Мой мир и Моя смерть, как и человеческий мир и его горе, представлены в трёх кратко сформулированных предложениях!
Вы не видите ни одного чумного судна, пересекающего бурное море, вы не слышите стонов отчаяния, вы не видите трупов, брошенных за борт, вы не замечаете сжатых рук и порванных волос вдов и сирот – всё это бумажный бланк. И один из этих бланков есть у меня, заполненный детальным перечнем бедствий на «Горце».
Помимо этого естественного стремления торопливо предать забвению последнее горе бедняков, подробности обстоятельств таких бедствий пытаются замять и по совокупности других причин. Такие вещи, если становятся широко известными, весьма неприятны для судна и создают ему дурную славу, и чтобы избежать задержания в карантине капитан изложит свои доводы, по большей части смягчая обстоятельства и стремясь скрыть их, как только возможно.
Возможно, не найдётся лучше места, чем это, где можно будет сказать несколько слов относительно эмигрантских судов в целом.
Давайте отложим эту волнующую национальную тему, в любом ли случае такое множество бедных иностранцев стоит высаживать на наши американские берега; давайте откажемся от неё, исходя из одной единственной предпосылки: если они могут добраться сюда, то имеют на это Божье право, даже если привезут с собой всю Ирландию и все её бедствия. Поскольку весь мир – наследник всего мира, то никто не скажет, кто владеет камнем в Великой Китайской стене. Но мы отложим эту мысль и только рассмотрим, каким наилучшим способом эмигрантам приезжать сюда, как они должны это делать и как это будет происходить в дальнейшем.
В последнее время в Конгрессе был принят закон, ограничивающий, согласно определённому уровню, число эмигрантов на судах. Если этот закон будет проведён в жизнь, то сделает много хорошего, а также много пользы мог бы принести английский закон, аналогично проведённый в жизнь, относительно гарантированной выдачи еды для каждого эмигранта, взошедшего на борт в Ливерпуле. Но с трудом верится, что какой-либо из этих законов соблюдается.
Но во всех отношениях ни одно законодательство, даже номинально, чётко не дотягивается до самого эмигранта. Какое постановление обязывает капитана судна обеспечить пассажиров третьего класса достойным жильём и дать им свет и воздух в том грязном логове, где они заточены во время долгого путешествия через Атлантику? Какое постановление требует от него разместить очаг или печь пассажиров третьего класса в сухом закрытом месте, где эмигранты могут заняться своей кулинарией во время шторма или пасмурной погоды? Какое постановление обязывает его давать им большие комнаты на палубе и позволяет им время от времени пробежаться от носа до кормы? Нет на это такого закона. И если бы был, то кто, кроме некоего Говарда, исполняющего служебные обязанности, видит, как он проводится в жизнь? И как часто Говард исполняет эти обязанности?
Мы говорим о турках и ненавидим каннибалов, но разве некоторые из них не могут попасть на небеса, отодвинув некоторых из нас? У нас могут быть цивилизованные тела и одновременно варварские души. Мы слепы к реальным достоинствам этого мира, глухи к его голосу и равнодушны к его смертям. И только когда мы осознаем, что одно горе перевешивает десять тысяч радостей, то только тогда мы станем такими, какими христианство стремится нас сделать.