Третий класс уже представлял собой бедлам: чемоданы и поклажа закрывались и перевязывались верёвками, наблюдалась всеобщая стирка и мытьё лиц и рук. В этот момент пришёл приказ с квартердека: все кровати, одеяла, подушки и связки соломы из третьего класса утопить. Команда была выслушана эмигрантами с тревогой, а затем с гневом. Но их уверили в том, что это обязательно нужно сделать ради избавления от долгой задержки на несколько недель в карантине. Поэтому они неохотно подчинились, и за борт пошли поддоны и подушки. Следом за ними выбросили старые горшки и кастрюли, бутылки и корзины. В итоге всё море вокруг оказалось усыпанным наполненными и изгибавшимися на волнах наперниками – ложами для совсем непритязательных русалок. Бесчисленные вещи подобного рода, сброшенные за борт с эмигрантских судов, приближающихся к гавани Нью-Йорка, дрейфуют в сторону Устья и остаются на берегах Стейтен-Айленда вдоль восточного пляжа, по которому я часто ходил и недоумевал, глядя на сломанные кувшины, порванные подушки и ветхие корзины у моих ног.
Эмигрантам был передан второй приказ: собраться с силами и провести третью, полную и заключительную, чистку песком и водой. И к этому их принуждали теми же самыми аргументами, благодаря которым они отдали Нептуну свои постельные принадлежности. Затем место было окурено и высушено жаровнями с очага так, чтобы вечером ни один встречный не заподозрил бы «Горца», исходя из его вида, в совершении чего-либо ещё, кроме как приятного путешествия в абсолютной чистоте. Так, некоторые морские капитаны принимают во внимание, что добропорядочные граждане не должны получить и намёка на истинные условия в третьем классе во время пребывания в море.
Той же ночью снова установился штиль, но на следующее утро, хотя ветер был не совсем попутный, мы направились к Устью и срезали наш путь, проскочив напоследок у одного из фортов, почти пронеся над ним бум нашего кливера.
Ранний душ освежил леса и поля, великолепная зелень запылала, и к нашим просоленным лёгким береговой бриз принёс пряный аромат. Пассажиры третьего класса от восхищения едва не ржали, как лошади, возвращённые на весенние пастбища, и каждый глаз и каждое ухо на «Горце» наполнились яркими видами и звуками с берега.
Ничто больше не заставит нас думать о буре и чуме, не обратит наши взоры наверх, к следам крови, всё ещё видимой на топселе, откуда упал Джексон, но мы остановим наш пристальный взгляд на садах и лугах и, как томимые жаждой, впитаем все их росы.
Со стороны Стейтен-Айленда показался служебный бледно-жёлтый флаг, обозначающий жильё карантинного чиновника, как будто символизирующий то, что сама по себе жёлтая лихорадка, конец паники и предотвращение чёрной рвоты у каждого наблюдателя, все карантины во всём мире и порча воздуха связаны с его колебанием.
Но хотя длинные ряды побеленных госпиталей со стороны холма оказались теперь на виду, и, хотя множество судов стояло здесь на якоре, всё же ни одна лодка не вышла к нам, и, к нашему удивлению и восхищению, мы проплыли мимо мели, которой все боялись. Как получилось, что мы сумели пройти, не сев на неё, для нас так и осталось неизвестным.
Уже вырастал город у залива и, один за другим, его шпили пронзали синеву, в то время как суда, бриги, шхуны и парусные лодки всё гуще и гуще заполняли окружающее пространство. Мы видели лес мачт, похожий на лес в Гарце, и чёрные снасти, раскинутые вдоль Ист-Ривер, а на севере, выше по течению величественного старого Гудзона, словно стаями лебедей покрытого белыми парусами шлюпов, мы мельком разглядели фиолетовые Палисады.
О! Тот, кто никогда далеко не уезжал и позволил себе однажды уйти из дома, тот знает, что такое дом. Поэтому когда вы снова доберётесь до вашей родной старой реки, то вам покажется, что она переливается через вас всем своим потоком, и, воодушевившись, вы поклянётесь выстроить на каждой её миле по алтарю, словно верстовые столбы вдоль обоих её священных берегов.
Словно Единый Царь всея Руси и Сибири, капитан Риг, стоя на корме с подзорной трубой, указывал пассажирам на Губернаторский остров, садовый замок и батарею.
«А это, – говорил он, указав на широкий чёрный корпус, который, как акула, показывал нарисованные челюсти, – это, дамы, линкор „Северная Каролина“».
«Бог ты мой!» и «О мой Боже!» – исторгли леди, и «Господи, спаси нас», – отозвался старый джентльмен, который был членом Пацифистского общества.
Ура! Ура! И десять тысяч раз ура! Наш старый якорь сажень за саженью уходит вниз, в свободную и независимую тину Америки, одна горстка которой стоит теперь больше обширного поместья в Англии.