«Не держим, господа».
«Ветчина и яйца», – предложил я, рот которого орошало воспоминание о том конкретном блюде, которое я вкушал прежде под вывеской «Индюка». Поэтому появились ветчина и яйца, и королевский кофе, и имперский тост.
А масло, масло!
«Гарри, ты когда-нибудь прежде пробовал такое масло?»
«Ни слова больше, – сказал Гарри, намазывая десятый тост. – Я пытаюсь вернуть молочника и остаться внутри благословенного вкуса этого масла настолько же долго, насколько смогу прожить».
У нас был такой завтрак, который нам никогда не забыть, мы пышно оплатили наш счёт и выплыли на улицу, как два прекрасных галеона с золотом, связывавших Акапулько со старой Испанией.
«Теперь, – сказал Гарри, – веди, и давай посмотрим чтонибудь в ваших Соединённых Штатах. Я готов шагать от Мэна до Флориды, перейти вброд Великие озёра и перескочить реку Огайо, если она окажется на пути. Вот, возьми меня за руку – веди».
Таково было удивительное изменение, которое теперь произошло с ним. Оно напомнило мне то его поведение, когда мы отправились в Лондон из-под вывески «Золотого Якоря» в Ливерпуле.
Он был, действительно, в самом прекрасном расположении духа, которому я не мог не поразиться, рассматривая впадины в его карманах, и ещё потому, что он был иностранцем на этой земле.
К полудню он выбрал себе пансион, частное предприятие, где не взимали много за проживание и где счета от хозяйки мясной лавки не были очень большими.
Здесь, наконец, я оставил его, для того чтобы он забрал свой багаж с судна, а сам вернулся в город, чтобы повидать моего старого друга г-на Джонса и узнать, что произошло за время моего отсутствия.
Одной рукой г-н Джонс весьма сердечно тряс мою руку, а другой подал мне несколько писем, которые я нетерпеливо проглотил. Их содержание вынуждало меня отправиться домой, и я сразу же начал искать Гарри, чтобы сообщить ему об этом.
Странно, но моё отсутствие в течение всего лишь нескольких часов, во время которых Гарри, предоставленный самому себе, разглядывал иностранные улицы и иностранные лица, заметно повлияло на его самообладание. Он был существом внезапных импульсов. Чужие улицы, ему теперь, казалось, напомнили о его одиночестве, и я заметил его весьма печальный взгляд и его правую руку, что-то ищущую в кармане.
«Куда мне пойти пообедать в этот день недели? – медленно произнёс он. – Что скажешь, Веллингборо?»
И когда я сказал ему, что на следующий день должен буду его оставить, то он посмотрел довольно уныло. Но я подбодрил его настолько, насколько у меня это вышло, хоть и сам я нуждался в небольшой поддержке, даже учитывая, что я возвращался домой. Но хватит об этом.
В то время у меня в городе был знакомый молодой человек, старше меня по возрасту, по фамилии Гудвелл, добродушный малый, который в последнее время работал клерком в большом экспедиторском доме на Южной улице, и мне пришло в голову, что ему будет несложно оказать поддержку Гарри и найти ему место. Поэтому я упомянул про него моему товарищу, и мы нашли Гудвелла.
Я видел, что он был впечатлён солидной внешностью моего друга, и, пользуясь случаем, конфиденциально и искренне пообещал приложить ради него все усилия, хотя времена, как он сказал, были довольно унылые.
Тем же вечером Гудвелл, Гарри и я гуляли по улицам, по трое в ряд: Гудвелл, свободно тратящий свои деньги в устричных салонах, Гарри, полный намёков на лондонские клубы, и я, вносящий свой вклад в общее веселье.
Следующим утром мы продолжили заниматься делами.
Сейчас я не ожидал получить большое жалование от судна, чтобы удалиться для жизни на доходы от моего первого путешествия, но тем не менее полагал, что доллар или два могли бы появиться. Ведь доллары – это ценность, и не стоит их упускать, когда их должны выдать. Поэтому на второе утро после нашего прибытия, которое было выделено для расчётов с командой, Гарри и я вместе с остальными появились на борту судна. Нам сказали пройти в каюту, и я снова, более чем четыре месяца спустя, оказался в окружении красного дерева и клёна. В роскошном кресле, за блестящим инкрустированным столом сидел капитан Риг, вырядившийся в свою одежду из отеля «Сити» и выглядящий повелителем, словно английский адмирал лорд Хей. Матросы почтительно и подобострастно полукругом стояли перед ним, в то время как сам капитан держал в своей руке судовые бумаги, одно за другим называя имена, и жирными банкнотами – красивыми с виду! – выплачивал им жалование.
У большинства оно было меньше десяти долларов, у нескольких – двадцать, и по два, и по тридцать долларов уходило к ним, в то время как у старого повара, благочестие которого оказалось прибыльным вследствие воздержания от дорогих излишеств большинства мореходов, и от того, что он не брал аванса, в результате оказалась приятная круглая сумма в семьдесят долларов.