И на противоположной странице я могу просто расшифровать следующее:
Обед с г-ном Роскоу в понедельник. Позвать г-на Морилла в тот же день.
Оставленная карта полковника Дигби во вторник. Театр в пятницу ночью – Ричард III и новый фарс.
Настоящее письмо от мисс Л. во вторник. Сделать запрос у Сэмпсона & Уилта в пятницу.
Передать мой эскизный проект и получить деньги в Лондоне. Написать домой Принцессе.
Мешок с письмами в Сэмпсоне и Уилте.
Переворачивая следующий лист, я разворачиваю карту, которая располагается посреди Британского герба и в одном углу чётким текстом сообщает, что это «План города Ливерпуля». Но он кажется небольшим планом в выглядящих сжатыми и изогнутыми из-за улиц и доков отметках, беспорядочно рассеянных вдоль берега Мерси, которая течёт вдаль, a само мирное течение состоит из заштрихованных гравюрных линий.
В северо-восточном углу карты находится подобие Сахары желтовато-белого цвета: пустыня, которая всё ещё сохранила отметки моего рвения в стремлении населить её всеми видами неотёсанных монстров из мела. Пространство в Ливерпуле, определяемое этим пятном, теперь, несомненно, полностью застроено.
Идя далее с пером в руке, я обнаруживаю много пунктиров, расходящихся по всем направлениям от ноги Лорд-стрит, где стоят отметки отеля «Риддо», в котором останавливался мой отец.
Эти отметки очерчивают его разнообразные экскурсии по городу, и я следую за линией по улице и переулку, и по широким площадям и проникаю с ними в самые узкие дворы.
По этим заметкам я чувствую, что мой отец забыл про чужую религию в чужой стране, но уделил внимание церкви Святого Иоанна около Хаймаркета и другим местам общественных богослужений. Я вижу, что он посетил отдел новостей на Дьюк-стрит, лицей на Болд-стрит и Королевский театр и сообщал, что готов был выразить своё уважение выдающемуся мистеру Роскоу, историку, поэту и банкиру.
Почтительно сворачивая эту карту, я сдвигаю пластину с Ратушей и наталкиваюсь на титульный лист, середина которого украшена частью пейзажа, изображающего свободно одетую леди в сандалиях, задумчиво сидящую на холодной скале на морском берегу, поддерживающую одной рукой свою голову, а другой показывающую незнакомцу овальный поднос с имеющейся на нём фигурой странной птицы со следующим девизом, протянувшимся вдоль края: «Бог дал нам всё это».
Птица является частью городского герба и является воображаемым образом уже вымершей птицы (пулярки), называемой «Ливером», которая, как говорится, населяла «бассейн6», который, как утверждают антиквары когда-то покрывал добрую часть земли, где стоит теперь Ливерпуль, и из-за этой птицы, и из-за этого бассейна Ливерпуль получил свое имя.
Вдали от задумчивой леди в сандалиях – судно под полными парусами, а на пляже – фигура маленького человека, безуспешно пытающегося разобрать огромную кипу товаров. Горизонтально и поровну этот рисунок разделило следующее полное название, но я боюсь, что печатный станок будет не в состоянии передать его доподлинно:
Картина Ливерпуля,
или Гид для неосведомлённых
и карманный спутник джентльмена
по городу.
Украшенный гравюрами
самых опытных и выдающихся художников.
Ливерпуля.
Напечатан во дворе Свифта
и продаётся Вудвортом и Олдерсоном, Кастл-стрит, 1803.
Краткое и почтительное предисловие, как будто писатель всё время откланивается, сообщает читателю о лестном приёме предыдущих выпусков издания и – цитирую: «свидетельствует уважение, которое в последнее время появилось в различной печати – британской критике, обзорах и седьмом томе красот Англии и Уэльса» – и завершается выражением надежды, что этот новый, пересмотренный и иллюстрированный выпуск «не менее достоин официального уведомления и также не менее достоин объектов, которые ему суждено было проиллюстрировать».
Очень хорошее, щеголеватое, почтительное небольшое предисловие, время и место написания которого торжественно зарегистрировано в конце Хоуп-плейс 1 сентября 1803 года.
Но насколько полнее будет моё удовлетворение, когда я с нежностью задержусь на этом обстоятельном параграфе, если писатель записал точный час дня и место и если мог, то упомянул свой возраст, занятие и имя.
Но всё теперь потеряно, я не знаю, кем он был, и этот почтенный автор должен разделить забытую судьбу всех неизвестных литераторов.
Он, должно быть, обладал самыми великими и самыми высокими идеями, как истинные знаменитости, поскольку презирал идею стать увековеченным отдельной начальной буквой. Если б я мог узнать теперь, кто он, забытый и спящий на некоем кладбище, то купил бы для него надгробный камень и воспроизвёл бы на нём его титульный лист, считая его самой благородной эпитафией.