Если есть какое-то положение, в котором Америка должна определиться, так это то, что в благородной груди должны навсегда погаснуть предубеждения национальной неприязни. Согласно принципам людей всех наций, все нации могут потребовать для себя своё. Вы не можете пролить американскую кровь, не пролив крови целого мира. Пусть это англичанин, француз, немец, датчанин или шотландец, европеец, который насмехается над американцем, называя своего собственного брата «народец», пребывает в опасном заблуждении. Мы не маленькое племя людей с иудейским фанатизмом, чья кровь была пролита в попытке облагородить и сохранить среди нас исключительное престолонаследие. Нет: наша кровь как разлив Амазонки, состоящий из тысячи благородных потоков, слившихся в один. Мы не нация, потому что велики, как мир, и не можем притязать на весь мир как на нашего прародителя, как на нашего Мелхиседека, у нас нет отца и матери.
Ведь кем были наш отец и наша мать? Или мы можем указать любому человеку на Ромула и Рема как на основателей нашего рода? Наша родословная потерялась во вселенском отцовстве: и Цезарь, и Альфред, святой Павел, и Лютер, и Гомер, и Шекспир такие же наши, как Вашингтон, который настолько же велик для мира, насколько он велик для нас. Мы – наследники всех времён, и со всеми странами мы делимся нашим наследием. В этом Западном полушарии все племена и люди собрались в одно единое целое, и Грядущее увидит раздельно живущих детей Адама вновь собравшимися вокруг старой каменной плиты под очагом в раю.
Другой мир вне этого, который ждали благочестивые в доколумбовую эпоху, был обретён в Новом Свете, и глубина, поначалу поражавшая своим гулом, поднялась сушей Земного рая. Не рай потом или сейчас, а создаваемый богоугодным, изобильным и зрелым. Семя посеяно, и урожай должен созреть, и дети наших детей всемирным юбилейным утром вместе пойдут со своими серпами на жатву. Тогда будет отменено проклятие Столпотворения, придёт новая Пятидесятница, и язык, на котором они должны будут говорить, будет языком Великобритании. Французы, и датчане, и шотландцы, и обитатели берегов Средиземноморья, и в окружающих землях, итальянцы, индийцы и мавры – пусть же сольются их расколотые языки, как сливаются языки пламени.
Глава XXXIV
«Иравади»
Среди различных судов, стоящих в Принцевом доке, ни одно не заинтересовало меня больше, чем «Иравади» из Бомбея, «туземное судно», носящее одно из тех имён, которыми европейцы нарекают большие местные индийские суда. Где-то сорок лет назад эти торговые суда были почти самыми большими в мире, и они в своём большинстве всё ещё остаются такими же. Они построены из знаменитого тика, восточного дуба, или, по восточному выражению, «Короля Дубов». «Иравади» только что прибыла из Индостана с грузом хлопка. Она была укомплектован сорока или пятьюдесятью моряками, индусами по рождению, которыми, как оказалось, непосредственно командовал их же соотечественник, но более высокой касты. В то время как его подчинённые ходили в полосах белого полотна, этот сановник облачался в красный армейский камзол с великолепным золотым кружевом, треуголку и доставал меч. Но общее впечатление портили его босые ноги.
Во время разгрузки его занятие, казалось, состояло в бичевании команды плоскостью его сабли, и в этом деле из-за долгой практики он стал чрезвычайно опытным. Бедняги на канат полиспаста вскакивали высоко и упруго, словно кошки. Когда однажды в воскресенье я взошёл по трапу на борт «Иравади», этот восточный швейцарец обратился ко мне, приставив свой меч к моему горлу. Я вежливо отступил в сторону, выразительно подав знак, свидетельствующий о мирном характере моего намерения посетить судно. После чего он весьма учтиво позволил мне пройти.
Я думал, что оказался в бирманском Пегу, настолько странен был запах тёмного дерева, аромат которого усиливался оснасткой из кайяра, или кокосового волокна.
Индийцы сидели на баке. Среди них были малайцы, маратхи, бирманцы, сиамы и сингалы. Они рассаживались вокруг «люльки», полной риса, который, согласно их неизменному обычаю, они зачерпывали для себя одной рукой, оставляя другую для совсем противоположной цели. Они как сороки болтали на хинди, но я обнаружил, что некоторые из них могли также говорить на очень хорошем английском. Руки у них были короткие, желтовато-коричневые, жилистые, и мне сообщили, что они стали превосходными моряками, хотя и плохо приспособленными к трудностям северного путешествия. Они сказали мне, что семеро из их числа умерли при выходе из Бомбея, двое или трое – после пересечения тропика Рака, а остальных судьба повстречала в Канале (Ла-Манше), где судно прошло испытание бурными морями, посещаемыми холодными дождями, обычными для этих мест. И ещё двое пропали за бортом при падении с рангоута.