Однажды я стоял на большой площади, взирая широко раскрытыми глазами на великолепную колесницу, стоявшую в портике. Глянцевые лошади подрагивали от благополучной жизни, а также от роскошной одежды из телячьей кожи, зашнурованной золотом, у извозчика и присутствующих лакеев. Я был особенно поражён красными щеками этих людей: она указывала на их замечательную привычку наслаждаться едой.
Так вот стоя, я внезапно почувствовал, что объекты моего любопытства превратили меня самого в такой же объект, и они рассматривали меня так, как будто я кому-то на британской земле помешал. Действительно, у них была для этого причина: поскольку теперь, когда я думаю о фигурах, выписанных моими ногами в те дни, то только благодаря чуду мой паспорт не был потребован тысячу раз во время множества моих прогулок.
Тем не менее я был всего лишь несчастным с виду смертным среди десятков тысяч тряпок и лохмотьев. Ведь в некоторых частях города, обычно населённых рабочими и бедняками, я раньше торопливо проходил через толпы неряшливых мужчин, женщин и детей, которые в этот вечерний час в этих кварталах Ливерпуля, как казалось, высыпали на улицу и жили там какое-то время. Подобного я никогда не видел в Нью-Йорке. Частенько я был свидетелем нескольких любопытных и множества очень печальных сцен и особенно не смогу забыть, как увидал бледного, оборванного человека, отчаянно мчавшегося вперёд в стремлении отбросить свою жену и детей, которые вцепились в него руками и ногами и заклинали его во имя Бога не оставлять их. Как оказалось, он хотел броситься в воду и утопиться от отчаяния и потери разума из-за нищеты. Во время этих хождений нищета появлялась передо мной везде, куда бы я ни шёл, и преследовала меня, нескончаемо наступая на пятки. Бедность, бедность, бедность в почти бесконечной перспективе: и нужда, и скорбь сплелись рука об руку на всем протяжении этих несчастных улиц.
И здесь не стоит упускать одну деталь, которая поразила меня в то время. Это было отсутствие негров, которые в больших городах в «свободной» Америке почти всегда представляли собой значительную часть лишенцев. Но на этих улицах негров не замечалось. Все были белыми и, за исключением ирландцев, местными уроженцами: даже англичане были такими же англичанами, как герцоги в Палате лордов. Это придавало странное чувство: и больше, чем что-либо ещё, напоминало мне, что я находился не в своей собственной стране. Там такие лишенцы по рождению почти неизвестны, быть урождённым американским гражданином считается гарантией от нищеты, что, возможно, возникает из-за ценности избирательных прав.
Говоря о неграх, я вспоминаю любопытствующие взгляды, которыми встречают матросов-негров, когда они идут по ливерпульским улицам. В Ливерпуле, действительно, негр шагает более гордой поступью и высоко по-человечески держит голову, здесь относительно него не существует никакого непомерного чувства превосходства, как в Америке. Три или четыре раза я столкнулся с нашим чёрным стюардом, одетым очень красиво и идущим рука об руку с красивой английской дамой. В Нью-Йорке на такую пару через три минуты напала бы толпа, и стюард был бы рад убежать, оставшись с целыми конечностями. Вследствие дружественного обращения, распространяемого на них, наслаждаясь непривычной неприкосновенностью во время пребывания в Ливерпуле, темнокожие повара и стюарды американских судов очень привязаны к этому месту и любят сюда путешествовать.
Будучи тогда несколько молодым и неопытным и подсознательно подверженным, в некоторой степени, местным и социальным предубеждениям, которые портят большинство людей, и от которых, в большинстве случаев, кажется, нет никакого спасения; я сначала удивлялся, что к цветному челове ку нужно относиться так, как это делается в этом городе, но взгляд со стороны показывает, что это, в конце концов, всего лишь признание требований гуманности и норма равноправия; то есть мы, американцы, передаём другим странам некоторые принципы, лежащие в основе нашей Декларации независимости.