Выбрать главу

Так и хочется вильнуть в сторону и описать балагура Митьку, который не утратил в «сталинское» время болтливость и некоторые другие качества, тем более что он этого стоит. Впрочем, стоят этого и многие другие, а я пишу о Виталике, так, что, продолжим.

Пока герой, радостно чмокая усиленно сосет молоко, я приведу общие сведения о деревне и его семье.

В восемнадцати километрах к югу от Егорьевска, на старом Рязанском почтовом тракте расположилось ранее село, а потом необыкновенная деревня Колычево. В селе, основанном бог весть когда, имелось не менее трех церквей и огромный женский монастырь Казанской богоматери. Почему точно неизвестна дата основания, ответ незатейлив – письменные данные позволяют заглянуть лишь до XYI века, а из земли регулярно извлекают изделия века XIII…

О монастыре основательно рассказал Александр Соллертинский, в своей книге 1910 г. (московская губернская типография), а все истории о кладоискательстве, связанные с монастырем, расскажу отдельно, в других произведениях, ну, возможно, вскользь упомяну и в этом, но далее.

Монастырь и церкви закрыли и спустя десять лет, в 1928 году открыли, как сказали бы прежде – богоугодное заведение – дом инвалидов. В чью темную или светлую голову залетела подобная мысль, мне неизвестно, но сие учреждение перевернуло жизнь деревни коренным образом, спасло от дикой колхозной коллективизации и позволило благоденствовать населению все годы советской власти, на фоне других соседних деревень. Сельцо Лаптево со своим имением и грандиозным парком (бывшее дворянское гнездо) объединили с Колычевом, оставляя за деревней название последнего.

На время рождения Виталика в Колычеве имелись: речка, две школы и сельсовет. Иной человек усмехнется: «Что за глупое перечисление?» А вовсе не глупое – школ и сельсовета давно уж нет и речка в иные годы (начиная с 1972) совсем исчезает. При доме инвалидов, в последствии психоневрологическом интернате, создали довольно мощное подсобное хозяйство. Возможности позволяли – интернат напрямую подчинялся МООСО – Старая площадь 4 в Москве, а директор разъезжал на автомашине ЗИМ.

Отец Виталика – Михаил Дмитриевич Королев, высокий шатен с мягким характером, в бытность свою, председателем сельсовета недалекого соседнего села Раменки, древнейшего в районе, польстился на должность агронома подсобного хозяйства, ничуть не пожалев о таком шаге впоследствии. На его месте девять человек из десяти отказались бы сменить карьерно-паразитическую деятельность на реальную работу в сельском хозяйстве. Однако тут было два но. Первое – он был неисправимым идеалистом, второе, более важное – в интернате никто не указывал, когда и что сажать и сеять и на какую глубину пахать. Подобные указания спускались с самого верхнего этажа власти кретиническими болванами, которые в сельском, да и любом другом хозяйстве смыслили как макаки в астрономии. Конечно, в хрущевские, гораздо более мягкие времена, чем предыдущие, карательных мер к ослушникам не применялось, но лучшим и передовым руководителем считался тот, кто первым вспахал и посеял, пусть даже в мерзлую землю, и загубив урожай.

Было еще два плюса в выборе Михаила Дмитриевича: жена работала в интернате, а интернат вел большое жилищное строительство для своих работников – очень удобно, когда дом и работа рядом, а ни на какую другую работу мать Виталика не соглашалась…

Пришли шестидесятые годы. Улица Перспективная грандиозно расстраивалась. Повсюду слышался стук топоров и молотков, звук двуручных пил и ножовок. Бригада казенных плотников азартно крала паклю и продавала частникам. Жили весело и нетрезво.

Виталик – крепкий бутуз – осторожно ходил на неокрепших ножках. Когда сестра Люда водила его за ручку, и они медленно брели мимо домов, бойкие на язык соседи громко и не без ехидства восклицали: «Вот, молодой агроном гуляет». Специфика деревни в полной мере отражалась на жителях. Соседствовали вперемешку деревенская забитость, районная непосредственность и столичный шарм. Сто первый километр приютил множество столичных штучек при интернате. Настоящих сумасшедших водилось не так много, это позднее они стали прибывать массово. А бывшие московские гранд-дамы, прекрасно разбирающиеся в мехах и ювелирных украшениях, легко переходящие в общение между собой на иностранные языки, немыслимые в обычной деревне, здесь считались почти за обыденность, с легким налетом экзотики. Меня так и тянет отвлечься в сторону и описать некоторых из них, держащихся строго и прямо, не взирая на возраст, сумевших через столько лет и событий сохранить «породу». Ладно, один только блиц – штрих. Как-то в мае, когда радость жизни «пенится в крови», на тропинке за бывшем поповским домом, что петляет среди буйной растительности вдоль речки, бывшие гимназистки устроили поэтические чтения. Полились негромкие строки (читали не на публику, для себя) Блока Бальмонта и Гумилева. Митька, который всю жизнь проработал кочегаром в бане-прачечной, что располагалась рядом с тропинкой, сидя за поленницей долго слушал. Спустя какое-то время он кряхтя поднялся, скрипя протезом и своим мощным баритоном продекламировал Ивана Баркова. Надежда на то, что дамы смутятся и убегут не оправдалась. Гордые старушки переглянулись, пожали плечами, перешли на немецкий язык и медленно удалились…