- Бар-бар-бар-бартепето орро - пре-пре-пре-прекраснейшая страна, гремел старина Санчос голосом, который легко заглушил бы тысячу пожарных сирен, только что покусанных бешеными собаками.
- Бар-бар-бар-бар-бартепето орро!! - подобно стаду павианов, удирающих по девственной сельве от нашествия черных муравьев, ревел его молодой собрат.
- Бар-бар-бар-бар-бар-бартепето орро! - вопил Санчос, как вопят два миллиона одна тысяча буксиров в Лондонском порту, когда туман сгустился настолько, что лоцман теряет из виду пурпурное окончание собственного носа.
Выкликая все это, громогласные сеньоры нетерпеливо подпрыгивали и поглядывали на меня, явственно требуя подтверждения справедливости своих неумеренных восторгов.
Точность и вежливость, две главные добродетели Хосе Альвареса, столкнулись в закаленной душе моряка.
- Бартепето орро, - с отвращением пробормотал я, подняв вверх глаза, чтобы не видеть плоского жабье-лягушиного болота.
В ту же секунду установилась могильная тишина: полный штиль, паруса повисли.
Меня сплошной стеной окружали молчаливые и неподвижные кочки, вооруженные ржавыми алебардами. Не знаю, откуда все они появились - так быстро?
И в глазах кочков было нечто такое, что заставило дрогнуть сердце Хосе.
Да, сеньоры и дамы, маршалы и лорды, капитаны и охотники на носорогов, клянусь тенью Юлия Цезаря и герцога Веллингтона, даже, если угодно - двумя миллионами этих теней, случилось невероятное - сердце Хосе Альвареса дрогнуло!
5
Кочки построились в каре, и я очутился в середине.
- Куптет! Вперед! - скомандовал Санчос.
Мы двинулись. Изредка Санчос бросал на меня взгляд, каким измеряет кита опытный гарпунер и оценивает каплуна знающий дело кок.
- Куда меня ведут? - поинтересовался я.
- К наи-наи-наимудрейшей королеве, - неохотно ответил Санчос.
- Зачем?
- Она сотворит над тобой наи-наи-наисправедливейший суд, после которого ты незамедлительно проследуешь в Преисподнюю.
- Меня повесят?
- Какие мрачные мысли, - пробормотал Санчос. - Тебе просто отрубят голову, как это принято в нашей наи-наи-наигуманнейшей Иллюзонии.
- За что?
- Ты назвал бар-бар-бар-бар-бартепето Иллюзонию просто бартепето прекрасной. За это полагается отсечение головы, - любезно пояснил Санчос.
Видя, что я повесил нос, он добавил:
- У нас, Хосе, бар-бар-баркуссо герраго - пре-пре-преострые топоры. Предстоящая процедура не покажется тебе ни скучной, ни длительной.
Буду честен, слова Санчоса не успокоили меня. От печальных раздумий отвлекли кочки. Они вновь стали подпрыгивать, лязгая алебардами и пронзительно выкрикивая:
- Бар-бар-бар-барсумгуа бар-бар-бар-бар-барчинно Грымзальдины ту-лауго-ту - пре-пре-прекраснейший дворец пре-пре-препре-прекраснейшей королевы Грымзальдины два миллиона второй.
Впереди виднелся бурый травяной навес, свисающий с тонких шестов метров трех высотой.
Едва успев разглядеть это сооружение, я ощутил мощный удар в спину и, как мяч в ворота влетев под навес, упал на колени.
За мной медленно и величественно проследовал добрый мой Санчос.
Последний раз я так называю старого друга: вскоре я узнал, что его следует именовать чин-чин-чинкуго герцог Санчос - наи-наи-наичестнейший герцог Санчос. Если принять во внимание, что Санчос судился только семнадцать раз всего лишь в десяти странах, и все за мелкие ограбления или карманные кражи, так что на совести его не было ни одного мало-мальски серьезного убийства, я не вижу основания поражаться столь благозвучному титулу.
Однако в первый момент, скажу по совести, звание старого друга до известной степени удивило меня.
...Итак, я был во дворце. Попробовал было встать на ноги, но твердая рука герцога пресекла это намерение.
Оставаясь коленопреклоненным, я поднял глаза и...
Оттого, должно быть, что вследствие не подобающей капитану позы, я много потерял в росте, и оттого еще, что голова нестерпимо гудела после пережитого, и не знаю, отчего еще - но мне показалось, что я вновь стал школяром, который тайком от падре листает в воскресной школе сказки с цветными картинками, и Баба-Яга, сама Баба-Яга, выйдя из книжки, встала передо мной.
Прошу прощения у всех особ королевского звания, слово моряка - я и в мыслях не позволю себе обидеть даму, какую бы грязную работу она ни выполняла, но королева Грымзальдина два миллиона вторая была если не самой Бабой-Ягой, то ее близняшкой. И добрая мать - престарелая Баба-Яга несомненно, путала Сестер, так что одной доставались два жареных мальчика-с-пальчик, а вторая укладывалась спать голодной.
Да, сеньоры, клянусь два миллиона сорока морскими чертями, смерчами, цунами и тайфунами, красотой донны Бланки и одноглазым спрутом из Марианской глубоководной впадины - эта королева была именно такая и никакая иная, так что я избавлен от необходимости расписывать ее внешность.
Раскройте книгу детских сказок и посмотрите или, если это вам больше по вкусу, оседлайте метлу и отправляйтесь в подходящую лунную ночь на Лысую гору.
Грымзальдина стояла, высунув из-под травяной хламиды костяную ногу прошу заметить и эту черту фамильного сходства.
Справа и слева от нее на земле сидели маленькие кочки. Допускаю, что они были бар-бар-барочаровательны, но толстый слой грязи мешал как следует разглядеть их прелести. В ручках невинные младенцы держали скребки и время от времени проводили простыми своими инструментами по чугунным сковородкам.
Дворец был наполнен раздирающим уши скрежетом.
Грымзальдина махнула рукой. Оркестр замолк, и в воцарившейся тишине королева проговорила:
- Тукко бесто пулерко пето иллюзо!
Голос ее напоминал шипенье сводного хора гадюк.
Украдкой заглянув в словарик, я перевел про себя: "Поднесите чужестранцу хрустальный бокал иллюзо!"
Замечу, что "иллюзо" называется теплая бурая жидкость, наполняющая лужи здешнего Королевства, как у нас их наполняет вода.
Санчос наклонился с ужимками заправского придворного, поднял с земли пола во дворце не имелось - погнутую банку из-под свиной тушенки, зачерпнул это самое иллюзо и поднес угощенье мне.
На дне банки барахталось несколько бар-бар-баромерзительных лягушек.
Тошнота подступила к горлу, но герцог смотрел в упор взглядом удава, приглашающего кролика наведаться ему в пасть: так сказать, "не стесняйтесь, заходите и располагайтесь как-дома".
"Подчинись, Хосе. Это, может быть, единственный шанс в такую штормягу удержаться якорями на симпатичном шарике", - сказал я самому себе и залпом выпил отвратительную жидкость.
6
Труднее всего рассказывать о самом главном. Вспомним, например, Ньютона, имеющего право на особое уважение. Сколько им сочинено трактатов и о низших предметах и о самых высших, включая даже Священное Писание, а толково рассказать, как именно он, глядя на падающее яблоко, придумал законы природы, великий старик не собрался.
Или позволю себе коснуться собственной личности, оговорившись, что никогда не ставил себя в ряд со знаменитостями.
Я, как известно, не великан. Донна Бланка в ласковые минуты говаривала:
- Больше всего, Хосе, ты похож на бочонок ямайского рома.
Этим она хотела намекнуть на то, что я усадист. Нет у меня аистиных ног, тощей вертлявой шеи, всяких причесок-начесов, как у эскулапов, монахов, сочинителей и новомодных прощелыг, а имеется только самое необходимое. Но зато уж этого-то необходимого - вволю.