- Но я кочк, сеньора! - отозвался я, дрожа всем телом. - А кочкам под страхом смерти запрещено приближаться к Источнику. Я два миллиона один кочк! Вы принимаете меня не за того!
Да, неустрашимые матадоры, укротители змей, истребители тигров-людоедов и кровожадных акул - именно два миллиона один кочк бился в эти минуты с тем, что осталось человеческого в Хосе Альваресе. И кто знает, чем бы окончилось это сражение без вмешательства Бланки.
- Хосе, милый и любимый, - сказала она. - Посмотри на меня, дорогой! Неужели я не стою того, чтобы забыть обо всем ином и следовать за мной до гробовой доски?
- Да, разумеется, вы барбарбар...
Кочерга угрожающе взметнулась, и я замолк.
- Подними голову и смотри, - продолжало привидение. - Пяль на меня бесстыжие глаза. Где же любовь, которая клокотала в тебе, по твоим же словам, как лава Везувия?!
- Но, сеньора, не преступлю ли я заповеди Всевышнего, взирая на вас, если ваш выбор в свое время пал на другого и я оказался за флагом?..
Признаюсь, это были пустые отговорки. Я просто не решался еще раз поднять глаза на Бланку, зная, что в противном случае последую за ней в чистилище и ад, в пустыню и глубины океана, в пасть льва и крокодила.
А я был не в силах покинуть манящую розово-золотую мглу Иллюзонии.
Барбары распирали меня, как перебродившее вино распирает бочку.
Я стал рабом иллюзо, сеньоры. Мне хотелось барбарбарить и ни о чем не думать. Ничего не предпринимать. Поймите, Члены Королевского Общества, святейшие отцы церкви и достопочтенные магистры всех наук, розово-золотая мгла окутывала меня, как кокон бабочку, как чрево кита Иону, как ночь окутывает землю - приглашая уснуть и ни о чем не думать.
Так обстояло дело.
- Не смей поднимать глаз! - вопил во мне два миллиона один кочк, и где уж было одинокому Хосе Альваресу, да еще в том жалком состоянии, в каком он находился, переспорить стольких противников?
Не слово, а сила решила исход диспута, это случалось в мире не раз и прежде. Донна Бланка ущипнула меня за подбородок и вздернула мне голову, так что хрустнули позвонки.
- Смотри! - увещевала она. - Смотри, какая я выше ватерлинии и ниже, от одного борта до другого, от носа до кормы. Пяль глаза и, если в тебе осталась хоть крупица живого, следуй за мной.
Я повиновался, как сделал бы на моем месте каждый.
Я шел, утопая в розово-золотой мгле, как муха в варенье. Изо всех сил вырываясь из мглы. Шел, хотя два миллиона один кочк тянул меня назад.
- Пей! - прогремел голос привидения, когда мы достигли Источника Ясности.
Я склонился к голубому водоему, в середине которого пенился водоворот, и несколько минут, не отрываясь, глотал прохладную влагу.
Призываю в свидетели фармацевтов, врачей и аптекарей, все уважаемое племя отравителей, обременяющих наш шарик, - это была вода! Напиток Ясности представлял собой обыкновенную прозрачную и холодную ключевую воду.
Утолив жажду, я шагнул к Бланке. В то же мгновение привидение стало таять, как сахар в кипятке, и вскоре бесследно исчезло.
- Берегись, лупоглазый бурдюк! - слабо донесся из пустоты знакомый голос. - Берегись, иначе, бьюсь об заклад на четыре бочки рому против дохлой каракатицы, тебе не поздоровится.
Я огляделся! И вовремя. Со всех сторон к Источнику мчались кочки, размахивая ржавыми алебардами. Выбора не оставалось. Я набрал воздуху и нырнул в водоворот. Ревущий поток подхватил меня, увлек в подземную тьму и минуты через три выбросил на океанские просторы.
За грядой айсбергов постепенно скрывалась Иллюзония. Вблизи тем же курсом неслась по течению плоская льдина. Не без труда вскарабкавшись на нее, я устроился с возможными удобствами. Три дня океан оставался пустынным. На четвертое утро слева по борту показался эскадренный миноносец под флагом островов Святого Петра и Павла.
Я был спасен!
ЭПИЛОГ
Долгие дни пребывания в Иллюзонии отошли в прошлое, и мало что еще осталось сообщить мне в этих записках.
С одиннадцати часов, когда открываются двери "Шестерых гусят", я неизменно стою за стойкой рядом с донной Бланкой, вдовой капитана Грасиенто, которая с благословенья падре Пабло Томасо стала моей супругой.
Я помогаю ей наполнять бокалы и успокаивать тех из завсегдатаев, которым хмель ударил в голову.
- Хосе променял капитанский мостик на бочку вина и мягкую постель, шепчутся недоброжелатели и завистники - у кого их нет!
Пока не в моих силах заткнуть глотку недругам. Но, не для широкого оглашения, скажу все же, что капитан Хосе Альварес обязательно вернется к родным стихиям, лишь только до конца разгрузит свои трюмы.
Всякого рода нотариусы, стряпчие, писаря из мэрии и прочие судейские крючки сразу примутся ломать голову:
- Что именно хотел сказать Хосе, который никогда не бросал слов на ветер, странным своим заявлением "я вернусь в океан, лишь только до конца разгружу свои трюмы?"
- Быть может, где-либо у укромного необитаемого острова или кораллового атолла стоит корабль, полный золота, серебра, рубинов и алмазов, вывезенных Хосе из Иллюзонии, - будут догадываться, теряя сон и аппетит всевозможные Рокфеллеры, Ротшильды и Морганы.
- Вздорная болтовня! - скажу я в ответ на подобные толки.
Слово Хосе: под выражением "лишь только когда разгружу свои трюмы" следует понимать именно это - "лишь только когда разгружу свои трюмы", и ничего иного. А _как именно_ следует понимать, станет ясно после прочтения последних страниц этих правдивых записок - они уже приближаются.
...Я наполняю кружки до той поры, когда начинает смеркаться, и в нашем подвальчике загораются лампы.
- Бланка, любимая, - шепотом говорю я тогда доброй моей супруге. Разреши мне отчалить в спальню, потому что сейчас я заквакаю.
- Что ж делать, иди! - вздыхая, неизменно отвечает добрая донна Бланка.
Я поднимаюсь по винтовой лестнице в спальню, расположенную на втором этаже.
Чувствуя надвигающиеся сумерки, иллюзонские лягушки, живьем проглоченные мною, начинают истошно квакать, как поступают эти нечистые создания во всех странах света. Особенно старательно квакают они в лунные ночи.
Они квакают тогда так громко, что заглушают гудок лайнера, отправляющегося в этот час за океан, грохот машин и пение пьяных матросов на улице.
Я закрываю окна и двери, чтобы кваканье не доносилось до посетителей "Шестерых гусят" и до прохожих; было бы трудно каждому объяснять, что в этом естественном явлении не заключено чертовщины.
Когда двери закрыты, я сажусь у окна и раскрываю рот так, чтобы лунный луч проникал в самое нутро.
Лягушки и жабы, привлеченные светом, выпрыгивают из меня. Плюх-плюх-плюх - одна за другой шлепаются они на пол.
- 996... 995... 994... - считаю я про себя.
Я провел в Иллюзонии 176 дней, глотая ежедневно по десять-пятнадцать лягушек и жаб. Значит, всего их во мне скопилось, как по моей просьбе высчитал падре Пабло, не меньше 1760 штук и не больше 2640; всегда вернее набраться терпения и приготовиться к худшему.
1646 лягушек и жаб уже выпрыгнули из меня. Сегодня луна светит особенно ярко, и проклятые твари прямо-таки сталкиваются в глотке.
Плюх-плюх - сразу две! Осталось 992. Плюх-плюх-плюх - осталось 989. Плюх - 988!
Плюх - это выскочила малиново-синяя барбарная жаба; им я веду особый счет. Пока хоть одна из них внутри, я буду барбарбарить невесть что, даже если бы заткнул себе пасть кляпом из просмоленной пеньки.