Мальчишка не стал ломаться: поднял чемодан и пошел за мной. Дальше — дело техники. Когда он запихивал чемоданы на заднее сиденье (я заранее забил багажник всяким хламом), я прижал к его лицу марлю с эфиром.
Очнулся он уже на операционном столе, прикованный к нему толстыми цепями. С ужасом смотрел, как я раскладываю инструменты. Здесь был и общехирургический набор: скальпели, зажимы, перфораторы, и специальный — лезвия разной толщины, дерматомы. От страха зрачки парня расширились, онемевшими губами он повторял одно и то же:
— Что вы делаете? Кто вы? Отпустите меня! Отпустите!
Я не обращал не него внимания. Не теряя времени, приступил к делу. У тебя на теле, сынок, такие обширные раны, поэтому мне нужно было взять у донора большие куски кожи.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
«Усилие показалось тебе бесплодным? Слепец, отойди на несколько шагов… Волшебство искусных рук сотворило шедевры, не так ли? Но поверь мне, удачи и неудачи равно сотворили их… Прекрасный танец рождается из умения танцевать».
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Я начал с наружной поверхности бедра. Плотно прижав лезвия дерматома к бедру, я начал вращать его ручку, чтобы натянуть кожу, а затем медленно двинулся вперед.
Срезанная кожа скручивалась колечками, словно стружка, выползающая из-под рубанка на столярном станке. У меня нет ассистента и некому держать зажимы, так что кровь обильно стекала на стол, образуя алые лужицы. Некому вытереть пот с моего лба, и он щипал глаза.
Я лишь мельком взглянул на мальчишку, который все это время истошно визжал, корчась на столе. Он кричал и ругался. Называл меня сумасшедшим ублюдком. Меня его слова не трогали. Для меня он был уже не человек, а материал. Но его дерганья мешали мне, поэтому я ударил парня кулаком по лицу — он отключился и надолго замолчал.
Наконец большой кусок кожи был срезан, обнажив широкую полосу окровавленной плоти. Я наложил поверх антисептическую повязку — донор не должен умереть раньше срока. Раздвинув шире его ноги, я проделал ту же процедуру на внутренней поверхности бедра. Теперь у меня имелось достаточно материала, чтобы обновить твою ногу, сынок. Со временем чужая кожа приживется на твоем теле, станет частью тебя. Конечно, мне не слишком нравится, что в тебе будет жить часть грязного беспризорника. Но разве у нас с тобой есть выбор?
Что-то я устал. Я прилягу вот тут, рядом с тобой, сынок, и немного отдохну.
Я вспоминаю твое детство. Ты рос щуплым, болезненным ребенком. Я научился готовить и старался кормить тебя домашней едой. Конечно, если бы твоя мать не умерла при родах, она бы делала это лучше. Но я старался. Старался, как мог.
Я оборудовал в подвале нашего дома спортивный зал для тебя. Вот они, тут: тренажеры, шведская стенка, турник и резиновый человек, вросший в пол посреди зала.
Надев боксерские перчатки, мы с тобой били его изо всех сил по груди, по голове. Он так ловко раскачивался на своих ногах-пружинах, уклоняясь от ударов, что порой казалось, будто он живой. Постепенно ты укрепил свои мышцы и стал сильнее. Ты научился подтягиваться на турнике и отжиматься от пола. Я гордился тобой.
Лежа на матрасе, брошенном на пол, я наблюдаю, как в снопах солнечных лучей, льющихся из окон, кружат сонмы пылинок, а по стенам проплывают тени от деревьев. Чуждый, жестокий мир пытается проникнуть в наш с тобой уютный мирок. Но я не допущу этого. Ни одно постороннее ухо не уловит того, что я шепчу тебе.
Воспоминания накатывают волнами. Прошлое всегда кажется счастливее сегодняшнего дня. Я помню каждый день твоего детства, ведь моя жизнь всегда принадлежала тебе. Ведь ты не уйдешь, не оставишь меня сиротой? Нет, конечно, нет. Ты не сделаешь этого, сынок. Ты знаешь — без тебя я ни одного дня не проживу.
Вот уже несколько дней я неустанно занимаюсь трансплантацией. Я покрыл новой кожей почти все твое тело, сынок. Сегодня займусь пластикой лица и верну твою красоту. Операция сложная, она требует особых навыков и осторожности. Без ассистентов работать трудно, но я справлюсь. Сейчас мне нужна донорская кожа с груди, чуть ниже ключиц и вокруг уха. Это самые нежные участки кожи на человеческом теле. Такая тонкая кожа хорошо приживется на лице.
Я беру в руки скальпель и замираю, пристально рассматривая материал. Увидев инструмент, мальчишка на столе начинает жалобно скулить. Он так ослабел за последние дни, что уже не ругается и не кричит, а только стонет и шепотом просит пощады. На его лице — животный страх. Но мне не жаль его. Именно такие, как он, грязные ублюдки, не пожалели тебя, когда подожгли наш дачный домик.